– Скоро полегчает. Яр, поругайся еще. Или я сама покричу. Так и так пора вставать.

– Уже, – на выдохе, упрямо не ругаясь и не повышая голос, Яркут сел. Сознание немножко померцало и восстановилось. – Выздоровею, первым делом отметелю Курта. С весны мечтаю!

Именно что с весны! После драки в «Коде» не боль, а неизвестность изводила Яркута до тошноты, до черного гнева: он словно оглох и ослеп. Ни новости, ни даже сплетни не проникали в палату, а позже в квартиру!

– Доброе утро, Юла. Вот мне как стало хорошо после бинтовки. Слышишь?

Мурлыканье в ответ. Яркут осторожно расправил плечи, повернул туда-сюда голову. Ощутил, как боль заползает в обычное «логово» возле почек. Можно дышать и двигаться. Он осторожно облокотился на больную руку… Да: ключица приняла нагрузку, плечевой сустав сработал идеально.

– Юла, я тебя люблю. Какой я постоянный. Каждое утро до бинтовки ненавижу, а после – обожаю. В общем, собирайся. У нас дело.

– Умм… У нас, – отметила Юла. – Завтрак?

– Нет, мы спешим. Пока оденусь, решу, куда – к кому. Или сообщат.

– Я быстрей курсанта, поднятого по тревоге! – Юла вскинулась, снова прильнула к плечу, заглянула в лицо снизу-сбоку, подмигнула: – мой кукушонок.

Юла, полное имя Юлия Кузнецова, словно родилась с правом опекать и распекать «своего» кукушонка. А кто она? Просто сиделка. Так вначале, в больнице, и было. А после – кормление с ложечки, обмороки и ссоры, отупение под обезболивающим… Яркут не заметил, как сложились нынешние отношения. Насторожился лишь в памятный день бегства из больницы, но прогнать не смог. Не до Юлы было! Ранним утром очередное светило хирургии вплыло в палату прежде солнышка. Изрекло: грудную клетку смял не кулак, а паровой молот… Тяжесть поражения ужасающая, состояние позвоночника не дает надежд, и в целом обсуждать выздоровление неуместно. Надо принять реальность. Ключевое слово честных прогнозов – «если». Итак, если лечение сложится удачно, к зиме больной сможет пробовать сидеть без поддержки. Если его ноги не отнимутся, попозже допустимо начать осторожные нагрузки; если получится восстановить работу плеча, хотя бы частично… Яркут слушал, морщился и молчал. А вот Мики – он каждую неделю присутствовал на осмотрах – не стал тратить время, коротким жестом прервал умствования. Глянул на Курта.

«Кирилл! Мы с братом ненавидим больницы. Куки надо вернуть домой, то есть в корпус. Пусть сиделка немедленно подготовит переезд. Далее: я поговорю с Егором, хватит таскать звезды с медицинских небес. Тряхни неявные связи, спроси своего протеже Васю, его дикарей и того человека, что он приводил в больницу… да кого угодно! Воров, военных, сплетников при вокзале, блаженных у храмов. Мне требуется чудо. Вернее, чудак, который не знает слова если. Невменяемый, без образования, лишенный права на практику, каторжанин – все допустимо. Добудь, и я стану звать тебя Куртом», – Микаэле говорил и наблюдал, как светило науки молча багровеет. Мики договорил и любезно улыбнулся – возражайте, я выслушаю. Но светило уже погасло… не справилось с княжеским безразличием и крадучись сгинуло.

В сумерках длинного, болезненного дня Яркут перебрался домой. Носилки качало, все тело было – сплошная боль… и радость. Нет запаха больницы, нет ее серого света, тягучего, как микстура.

Мики первым поднялся в квартирку над казармой старшекурсников, постучал в дверь. С интересом изучил Юлу, когда она открыла и кивнула без подобострастия.

«О, та самая сиделка, протеже курсанта Васи. Вы запаслись упрямством, барышня? Куки порою невыносим, даже и здоровый»… Князь сел и прикрыл глаза. Яркут не знал, надолго ли, он утонул в бреду, и оттуда Юла казалась – настоящей юлой, она бесконечно крутилась у кровати, жужжала… Часы тикали болью в виске. Свет мерк, тени ложились пылью на предметы и лица… Совсем стемнело. Юла зажгла керосинку – кто-то успел сказать ей, что Мики не любит электрического света, когда не работает.

Наконец, на лестнице зашумели шаги, Яркут очнулся и взбодрился. Зрелище того стоило: двое мужиков разбойного вида под локти вволокли косматое недоразумение, похожее на скелет. Поклонились, усадили гостя к столу напротив Мики… и сгинули.

Скелет – сивый в седину, обернутый огромнейшей рубахой, босой – забился к стеночке, поджал ноги. Поскребся, устраиваясь: заозирался, тряся пегой бороденкой, заматерился шепотом, обнимая какую-то бадейку. Тайна содержимого быстро развеялась: запах квашенной капусты пошел гулять по комнате… и Яркут улыбнулся впервые за много дней: не больница. Не больница, ничуть!

«Доброй ночи, доктор. Мой Куки будет ходить?», – князь распахнул глаза, без ошибки угадав профессию «скелета» даже в густых сумерках. Улыбнулся, когда странный пришелец отставил капусту и заковылял к кровати. Терпеливо выждал, пока он читает записи из больницы, трогает и больно щиплет кожу на руках, ногах, шее Яркута. Стучит по гипсу… И после – молчит, замерев у изголовья кровати в нелепой, согнутой позе. Глаза тощего врача созерцают его череп изнутри, а Яркуту видны лишь бельма белков – это смотрится жутковато, нелепо…

«На ноги поставлю, а пойдет ли, спроси у его лени, – лекарь разогнулся, почесал макушку, с интересом изучил ноготь, даже понюхал. Вернулся к столу, подвинул разделочную доску, уже заготовленную Юлой – с огурчиками, салом, колбасками… примерился и в одно движение рассек шмат сала! Скальпель он добыл из рукава. – Сало должно быть толстым, мил человек. А вот люди – худыми! Тебя, прямо скажу, резать удобственно. Ну-ка встань, живот прощупаю. Спиной поворотись, ага… Жаль, здоровый. А раз здоровый, так и вали отсель, на сало зубы не точи, обкрошу». Мики не обиделся, что к столу не приглашен: пожелал приятного аппетита и ушел…

Яркут до сих пор помнил, как было страшно глядеть брату в спину! Мики опирался на стену, горбился. Хуже всего было выражение его лица, мельком замеченное в зеркале. Безмятежное, неуместно светлое. Словно принято решение. Крайнее! Такое, что его не одобрят ни Курт, ни Яркут, если узнают. Если… опять это проклятое словцо!

– Эй, ты кислый или сонный? Руку держи выше, ага? Сейчас я, рывком.

Юла отвлекла от воспоминаний. Натянула на больное предплечье вязанный рукав верблюжьей шерсти с замысловатым шитьем. То ли полезную вещь, то ли суеверие… прощальный подарок Топора. Вот, кстати, еще один жирный повод для злости! Упрямец сгинул прежде Норского, еще до болезни. Собственно, с осени он появлялся в корпусе набегами, и всегда – с ворохом подарков для малышни. Это у них общее, у Топора и Лома, они для младших волчат – добытчики… Зимой Топор не хромал, и это было странно. Хотя что не странно в нем? Лучший на курсе, да что там, уникальный! Стоило слегка поворошить его прошлое, и такое выявилось… углубляться в детали было решительно невозможно. А вот еще довесок к злости: Топор отказался от замечательного назначения. И тоже безнаказанно. Столько всего происходит вокруг, и все молчат. Все. Даже Юла молчит. Кстати: а кто она? Курт уместил прошлое сиделки в два предложения: у неё никого не осталось; её ищут люди Дюбо и не только они. С тех пор Юла крутится рядом. Готовит пересоленные подгорелые каши; ругается так, что врач прекращает нюхать свой драгоценный ноготь! Еще Юла рыдает и чистит сковородки; униженно умоляет местную кухарку поделиться рецептами; делает перевязки, зеленея от вида швов на гнойных ранах… И, не моргнув глазом, пропускает мимо ушей придирки больного.