– Если бы я знал! Он объявился…

– Слава богу!

– Не спешите. Объявился, дал показания, был отпущен под честное слово и снова пропал…

– Что значит «пропал»? Как?!

– Откуда я знаю – как? И главное, зачем… Вы меня простите, Ирина, но обсуждать это с вами по телефону я не намерен. Надо встретиться и серьезно потолковать.

Ирина осторожно оглядела заставленное компьютерами и чертежными кульманами помещение проектного бюро. Все вокруг, казалось, были заняты своими делами, но Быстрицкая не сомневалась, что большинство коллег только имитируют бурную трудовую деятельность, в действительности чутко ловя каждое произнесенное ею слово.

С Шестаковым приходилось согласиться: это был совсем не телефонный разговор.

Ирина посмотрела на часы. До конца рабочего дня оставалось меньше четверти часа. Все дела были, в общем, сделаны, оставалось только навести порядок на столе и выключить компьютер.

– Хорошо, – сказала она в трубку. – Когда и где?

– Да чего тянуть, – послышалось в ответ. – Я в данный момент свободен… То есть не имею более важных дел, чем разговор с вами. Я нахожусь рядом с вашим бюро, так что…

– Хорошо, – сказала Ирина, – я выйду через двадцать минут.

– Буду ждать, – откликнулся Шестаков, и в его голосе Быстрицкой почудилось облегчение.

Под взглядами коллег она стала нарочито неторопливо разбирать бумаги. Нина Волошина встретилась с ней глазами и улыбнулась – тепло, с безмолвным обещанием поддержки. Пожалуй, Нина – единственная, кто не станет фантазировать по поводу странных телефонных звонков и плечистых красавцев, которые заезжают за Быстрицкой, пока муж в командировке. О, можно себе представить, чего наплетут вокруг этого происшествия соскучившиеся по свежим новостям архитектрисы! Да и мужики недалеко от них ушли – тоже станут сплетничать в курилке…

Ирина подумала, что несправедлива к коллегам, и это вызвано неурядицами в ее личной жизни, а вовсе не их, коллег, моральным обликом. Они, конечно, не ангелы, но зачем же думать о них так плохо? Как будто у них нет других забот, кроме обсуждения подробностей личной жизни архитектора Ирины Быстрицкой…

У Глеба явно были какие-то неприятности, причем, как всегда, крупные, – мелких у него просто не случалось, по пустякам он не разменивался и если уж влипал в историю, так непременно в такую, из которой обычному, нормальному человеку живым ни за что не выбраться. А он выбирался – выбирался только для того, чтобы снова влипнуть, и так раз за разом, без конца, и все это у него называлось мирным словом «работа»… Ирина была не настолько глупа и наивна, чтобы не понимать: рано или поздно все это кончится очень плохо. Глеб угодит в ловушку, из которой не будет выхода, и что тогда станет делать она?

Стрелки настенных часов с отчетливым щелчком приняли положение, означавшее, что очередной рабочий день, слава богу, окончен. В помещении стало шумно – скрипели отодвигаемые стулья, шуршала одежда, щелкали замки сумок и портфелей, стучали задвигаемые ящики письменных столов, раздавались оживленные голоса. Входная дверь открылась и не закрывалась до тех пор, пока последний сотрудник не переступил порог. Этим последним сотрудником оказалась Нина Волошина; остановившись в дверях, она обернулась к все еще сидевшей на своем рабочем месте Ирине и спросила:

– Тебя подождать?

Что могла ответить Быстрицкая?

– Нет, спасибо. За мной обещали заехать. Я иду через десять минут.

Она терпеливо выждала эти десять минут, игнорируя недовольные взгляды уборщицы, которая гремела ведром и возила мокрой тряпкой по линолеуму, постепенно сужая круги вокруг ее стола. Наконец время ожидания истекло. Ирина надела плащ, взяла сумочку и, попрощавшись с уборщицей, которая даже не подумала ей ответить, вышла в коридор.

Тех самых десяти минут, которые прошли с момента окончания рабочего дня, оказалось вполне достаточно, чтобы основная масса служащих, работавших в здании, успела его покинуть. Когда Быстрицкая толкнула тяжелую, обитую понизу потемневшей медью высоченную дубовую дверь с бронзовыми цилиндрическими ручками почти метровой длины, на тротуаре перед зданием было почти пусто, если не считать нескольких случайных прохожих да Бориса Шестакова, который, сияя непринужденной улыбкой, поджидал ее у крыльца с огромным букетом в руках.

– Это вам, – заявил он, вручая букет Ирине.

– Мне? – она нахмурилась. – А по какому поводу?

– Так ведь у нас с вами праздник! – воскликнул Шестаков. – Вернулся мой друг и ваш муж. Правда, он не то в бегах, не то по-прежнему на задании, но главное, мы теперь точно знаем, что он жив и здоров. Это ли не повод выпить?

– Не думаю, что это повод именно выпить, – возразила Быстрицкая и, поколебавшись, все-таки взяла букет. – Куда мы направимся?

Вид у Шестакова сделался смущенный и немного виноватый.

– Да в общем, никуда, – с явным сожалением признался он. – Работы навалилось выше крыши, дай бог к утру разгрести, а утром, как водится, новая порция – вдвое больше прежней… Поэтому вы уж не обессудьте, посидеть в кафе нам сегодня не удастся. Я даже в гости набиваться не стану, а просто, если позволите, подвезу вас домой. По дороге и поговорим. Ладно? Не обиделись?

– Никаких обид, – сказала Ирина, тщетно пытаясь скрыть облегчение, которое испытала, узнав, что Шестаков не намерен долго обременять ее своим присутствием. – Я же все понимаю…

– Знаете, я тоже, – усмехнулся майор, давая понять, что мысли собеседницы для него не секрет. – Кроме того, даже если бы не был так занят, сегодня я не стал бы навязывать вам свое общество. Терпеть не могу проводить время с женщиной, которая смотрит на меня, а видит кого-то другого. Это вредно для самолюбия.

Это заявление из уст широкоплечего, разбитного и явно не обремененного комплексами красавца Шестакова прозвучало как довольно удачная шутка. Ирина улыбнулась, отдавая ей должное, и, бережно поддерживаемая под локоть галантным майором, двинулась вдоль тротуара – надо полагать, к тому месту, где Борис оставил свою машину.

– Извините, что заставила вас ждать, – сказала она. – Вы торопитесь, а я тут вздумала поиграть в конспирацию…

– И были совершенно правы, – серьезно сказал Шестаков. – В нашем деле так называемая наука побеждать и конспирация сплошь и рядом оказываются одной и той же дисциплиной. Только не все это понимают, даже профессионалы…

– Как же это профессионал может не понимать таких самоочевидных вещей? –