Даша отпихнула ногу, стоявшую у нее на пути. Славик опешил.

– Слушай…

Даша присела на корточки у шкафа. Объяснение есть у всего. Его просто надо найти.

– Ну и чего ты добиваешься? – в сердцах бросил он.

– Не знаю, – призналась Даша.

Выдвинула ящик с испорченной канифолью. Вытряхнула из пакета грязный купальник. Пересыпала в пакет канифоль. Та испустила напоследок белое облачко.

– Ты что, совсем уже?

– Я тоже так думала. Одно время, – серьезно объяснила она. – Но теперь знаю, что нет. Все в порядке.

Славик только руками всплеснул.

– Вот зачем ты так себя ведешь?

– Как?

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь понять, что происходит.

Она поднялась.

– Ладно, идем.

– Ты всех отталкиваешь. От всех шарахаешься. Даже если тебе хотят помочь!

– Ничего я не шарахаюсь.

– Ты меня не слышишь!

– Конечно, слышу. Просто спешу.

– Думаешь, балет с тобой поговорит? Он тебя поддержит? Ты понимаешь, что однажды балет кончится? И что ты тогда будешь делать?

Даша на ходу завязала узел, чтобы не рассыпать.

– Ну давай! – заорал на нее Славик. – Продолжай! В том же духе! Останешься одна! Раз ты так хочешь… С кошками!.. Ты куда?

Даша перешла на мужскую половину – к гримерным солистов.

В балетной труппе ничего не оставалось тайной надолго, поэтому никто из парней не удивился, что Даша вошла в гримерку Славика, как в свою собственную.

– А он к тебе пошел! – только подсказал любезно кто-то.

Даша кивнула на ходу. Закрыла за собой дверь. Вынула из нижнего отделения все барахло, судя по запаху, копившееся месяцами. Положила пакет с канифолью на дно. Завалила, затолкала остальное. Задвинула шкафу челюсть. Вдела дужку замка. Набрала свой код. Дата премьеры «Баядерки», ее удачной роли. Щелкнула.

У всего есть объяснение.

И она его найдет. Просто не сейчас. Сейчас…

Даша отряхнула колени.

Славик уже стоял в дверях. Он, может, хотел сказать еще что-нибудь.

– Идем, – поторопила Даша. – Чего ты завис? Репетиция сейчас начнется.

Славик покачал головой, но послушно поплелся следом.

16

Риточка открыла дверь в гримерку ногой, заглядывая поверх охапки выстиранной репетиционной одежды в руках. Повернулась, и первым, что увидела, был ящик из-под канифоли на полу. Небрежно выдвинутый, так и брошенный. Совершенно пустой.

А ведь совсем недавно насыпала полный!

– Жрет она ее, что ли, – пробормотала Риточка в замешательстве.

Внутреннее радио тихо курлыкало: на сцене шла репетиция солистов. Курлыканье оборвалось. Видимо, хореограф раздавал замечания – слов слышно не было.

Риточка вывалила одежду на диван. Подхватила пустой ящик.

Съехала на лифте на минусовые этажи.

В костюмерной шипел пар.

– Галь, ты? – позвала Риточка сквозь дымовую завесу.

Костюмерша пытала распяленные пачки.

– Ну?

Риточка поставила пустой ящик:

– Будь другом, отсыпь канифоли.

Та отставила отпариватель на железную сетку.

– Беловой, что ли?

– Не понимаю! – сетовала Риточка без приглашения, как всякая молодая мать. – Сыплю, как в черную дыру! Все в момент исчезает.

– Может, в Питере как-то по-другому канифолятся, – предположила Галя. – Кто ее знает.

– Шагу без меня ступить не может, – с гордостью жаловалась Риточка. – Если я не послежу, не простирну вовремя, она в грязном в класс пойдет. Если я канифоли не досыплю, она в общий ящик канифолиться пойдет. И так вот – все!

Галя неопределенно промычала. Ей было завидно, показывать не хотелось. У костюмерш была своя иерархия. Одно дело – париться с кордебалетом. Другое – обихаживать балерин. Риточка все трещала в упоении:

– Уж и у Вероники из гримерной все запасы ей пересыпала. А сегодня – опять ящик пустой. Ну как это вообще?

– А Вероника-то что? – сменила тему Галя. – Так и на больничном?

Риточка презрительно махнула рукой:

– Она теперь из него неизвестно когда выйдет.

– На пенсию сразу, – пошутила Галя. Обе посмеялись. Поверженная прима больше не вызывала у костюмерш религиозного почтения. Риточка спохватилась:

– Чего радио-то у тебя молчит? Выключено? Так и повестку пропустишь.

Галя обернулась на пластмассовую коробку на стене – на лице проступил испуг.

– Может, репетиция уже кончилась? – запаниковала Риточка: – А мы не слышали!

Галя покрутила громкость. Донеслись какие-то голоса.

– Да не. Идет репетиция еще. Просто музыки почему-то нет. Болтают, наверное.

Риточка подхватила полный ящик.

– Галька, спасибо! Ты настоящий друг. Ну ладно. Помчалась. – Фальшиво пожаловалась: – Столько возни еще! Не то что с кордебалетом: оттрубила и поскакала домой. А тут…

У лифта Риточка притормозила – кнопка горела: занят. Риточка испустила тяжкий, но лицемерный вздох загнанной лошади. Потащилась на лестницу. Обратно – к груде выстиранной репетиционной одежды, которую до окончания репетиции надо было разобрать. Трико смотать. Купальники сложить. Кофты отдельно. Гетры по парам. «Ей без меня – никак».

17

Сцена театра Санта-Маргарита, как сообщил импресарио, была намного у`же московской. Прежде чем подписывать контракт, решили проверить, втиснется ли вообще обычный гастрольный набор (чуть-чуть старинной классики, чуть-чуть балетов Маэстро) в этот ящик.

Особенно беспокоились машинисты сцены.

Но и репетиторы нервничали: не перекосит ли мизансцены так, что их вообще невозможно будет узнать?

Деньги были – как выяснил Аким – не такие, чтобы за них можно было пережить любой позор. Порадовался в душе: не СССР на дворе, слава богу. Аким принадлежал тому артистическому поколению, которое еще помнило, как хлопались в голодный обморок советские танцовщики, как тащили с собой в чемоданах консервы и сухую колбасу, лишь бы сэкономить на гастролях крошечные валютные суточные.

Теперь все было иначе.

Теперь балет мог выбирать, куда ехать, а кому отказывать.

На черном линолеуме сцены налепили серебристым скотчем линии – обозначили границы сцены Санта-Маргариты.

«Поцелуй фавна» проходили, как говорилось, в полноги. Не прыгали, а шли или трусили рысцой, обозначая контур прыжков руками. Не вертели пируэты, а только показывали акцент: сначала скругляли руки перед собой – препарасьон, а потом палец вверх, как бы наматывая невидимую нить.