На миг ей стало страшновато. Может, уйти?

Но тут дверь открылась – вышла низенькая пожилая женщина с дулей на макушке и, не глядя на Веру, шмыгнула по коридору. Вера ловко перехватила тугую дверь, и перешла из парадной части театра в рабочую.

Потолки здесь были низкими, стены покрыты неровной краской, а ковровая дорожка светилась проплешинами. Веру внезапно подхватила толпа потных, болтающих и хохочущих мужчин с инструментами. Поволокла с собой по коридору. Покрутила, потолкала, попыталась разодрать, выплюнула.

Вера крутила головой.

Где же найти ту самую? Где искать? Как ее зовут?

Глупо было лезть, не подготовившись, – уже пожалела Вера. Но ненадолго: желание увидеть соперницу вблизи сожгло сомнения. Все это Вера уже проходила много раз. Всякий раз сначала была боль («все правда»). А потом – облегчение: больно, но не смертельно. Всякий раз Вера делала вид, что ничего не знает, Борис оставался в семье, и вскоре Вера снова пробуждалась к жизни, как после ночного кошмара: было страшно, да, и сердце лупится в груди по-настоящему, но это был просто сон.

Всякий раз кончалось хорошо.

Из-за кулис повалили танцовщицы. Вера впилась в них глазами. Которая? Запаниковала. Все они казались ей одинаковыми. Впалые щеки, большие глаза, крупные ключицы, узловатые мышцы, от гладких причесок уши у всех казались оттопыренными.

И тут же Вера почувствовала удар под дых. Вот она! Каланча с костлявыми плечами.

«Не надо», – хотелось сказать Вере. Но вместо этого она крикнула:

– Постойте!

Даша обернулась и увидела женщину. «Не театральная», – вот и все, что Даша могла сказать о ее внешности. Наверняка очередная поклонница. Внимание и комплименты сейчас были приятны, как радуга. Стычка с Акимом освежила Дашу. Настроение было прекрасным. Даша улыбнулась поклоннице.

А та в ответ – нет. Дернула уголками губ. Показала зубы. Взгляд у нее был оценивающий. Балетоманы так не глядят. Может, журналистка? Дашин взгляд окаменел. Она боялась отвечать на чужие вопросы – всегда такие странные. Например: что вы любите делать в свободное время?

– Я ваша большая поклонница, – наконец, совладала с собой, улыбнулась та.

Это не отменяло того, что она все равно могла быть журналисткой. Даша ответила ей рыбьим взглядом.

– Я немного тороплюсь, – выдавила. Женщина жадно ее разглядывала. Даше стало еще неуютней. – Мне некогда, извините, – поспешила отделаться она.

– Я бы хотела с вами немного поговорить, – настаивала женщина.

Даша загнанно глянула на ее руки – не приготовлен ли уже диктофон.

– Я потом. Может. Потом.

– Хорошо, – не отстала женщина. – Так, легкий разговор. Интересуюсь вашим… творчеством.

– Потом, да, потом, – Дашу накрыла паника. – Ничего? Извините! – и прибавив шаг, Даша нырнула в коридор, который вел к грим-уборным. Она правильно рассчитала, что незнакомка за ней туда не потащится.

Вера осталась стоять на месте. Она дышала тяжело. Пыталась понять увиденное. Пыталась упорядочить свои мысли.

Молодость? Нет, уязвила ее не молодость – и раньше подружки Бориса были молодыми.

Внешность? Ну да, подле этой девицы Вера невольно почувствовала себя большой и неуместной. Как будто на костях у нее было слишком много всего – жира, мяса. И сами кости были слишком широкими, слишком тяжелыми, какими-то сучковатыми. Старыми.

Вера несколько раз покачала сумкой на ремне, машинально хлопая себя по коленям. Прогоняя впечатление.

– Сука… Вот сука.

Новая пассия Бориса разочаровала ее. Была не красивая, не ухоженная, не клевая, не кокетливая, не призывная.

Представить с ней обычные – легкие и веселые московские поебушки, которые начнутся где-нибудь в номере «Хайятт», а закончатся в магазине «Тиффани», прощальной коробочкой, было просто невозможно.

Она была скучная, усталая, серьезная, тощая. Совершенно никакая. Обычная.

Вера успела заметить, что на ее пальцах нет колец, а уши даже не проколоты.

В этом все и дело.

– Сука… сука какая, – Вера схватилась за лицо, зажала себе рот, чтобы не разрыдаться. Но она не разрыдалась, а громко икнула. Так что встряхивало, казалось, все внутренности.

Поскольку представить легкие меркантильные поебушки с этой сукой было невозможно, вывод напрашивался только один. Он ударил Веру по голове, как сорвавшийся с крыши снег: с этой сукой у Бориса что-то серьезное.

19

– Пидорасина, – важно прокомментировал Степан Бобров, выкручивая руль. Машина вкатилась задом на парковочное место жилого комплекса в Крылатском. «Пидорасина» поставил свою впритык. Бобров осторожно приоткрыл дверцу, протиснулся. «Миллиметровая работа», – похвалил себя он за парковку. Пятнышко на крыле привлекло его обеспокоенный взгляд.

Пятно или царапина? Степан поскреб пальцем. В кармане зазвонил телефон. Пятно не отвалилось – это было не пятно, а царапина: похоже, врезало отлетевшим из-под чьих-нибудь колес камнем. Бобров обрушил раздражение на звонившего:

– Да! Говорите! Кто это?

– Конь в пальто, – ответил Петр. И прежде, чем Бобров сообразил и повесил трубку, предупредил: – Я тебе верю. Я знаю, что ты эту Ирину пальцем не тронул. Все было, как ты сказал: она ловила попутку, ты подвез. И больше ее не видел. Но ты мог увидеть кое-что важное. Мне нужно это знать.

Степан Бобров не думал быстро. Пауза затянулась. Он сопел.

– Мне на тебя насрать, – сообщил. Но трубку не повесил.

– Само собой. Мне на тебя тоже.

– Ладно, – выдавил Бобров. – Я слушаю.

Он еще хорохорился, старался казаться крутым, залезть и оказаться сверху. Но голос его выдал. Петр предложил:

– Встретимся и поговорим. Тихо и спокойно. Не по телефону. Вечером. У тебя.

На экране его засветились два кружка – красный и зеленый: звонок по второй линии.

– Я тебя в гости не приглашал, – бросил Степан. Оглянулся. Но на парковке движения не заметил. Угловатые линии спящих машин. Стало еще страшней. Конь в пальто мог затаиться за любой.

– А я невежливый. В десять будь дома.

Он знал, где Степан живет.

Услышав после этого короткие гудки, Бобров бессильно пнул ногой колесо соседней машины. Свистнула, предупреждая, сигнализация.

Тыча пальцами, Бобров тут же набрал номер, с которого звонил «конь в пальто», но там теперь было наглухо занято. Бобров выругался, пнул машину еще и еще.

– Какого хера так парковаться, что никто встать потом не может?

Противоугонная сирена выла.

Бобров пнул еще раз, напоследок. И пошел прочь.

20