Рори, опуская голову, кивает.

– Но сначала я ездила в Ньюпорт. И Тия подсказала, как мне с ним связаться.

Ньюпорт… От этого слова у меня дрожь по коже пробегает. А еще – от имени Тия… Даже спустя столько лет оно по-прежнему звучит для меня непривычно. Сознание слишком переполнено вопросами, я мечусь и спотыкаюсь об них, балансируя уже на грани паники. Весь мой мир перевернулся с ног на голову, и я совершенно ничего не понимаю.

– Я это случайно обнаружила, – начинает объяснять Рори, как будто от этого что-то может измениться. – Я попросила одного журналиста, моего давнего приятеля, найти какое-нибудь старое фото Энсона, чтобы сделать тебе сюрприз. Вот только сюрприз в итоге получился для меня. Один из снимков, который он добыл, был сделан всего пару лет назад. Вот зачем я поехала в Ньюпорт – чтобы узнать, тот ли это Энсон. А потом отправилась в Сан-Франциско, чтобы с ним поговорить. Мне необходимо было понять, что произошло после войны, почему он не искал тебя. А еще я рассчитывала убедить его приехать в Бостон, чтобы поговорить с тобой, но он ни в какую не соглашался. Я рассказала об этом Тии, и она попросила меня подождать и пока что ничего тебе не говорить. И я согласилась. Мы надеялись, он все же передумает. Мы и представить не могли, что он заявится сюда.

Я опускаю веки, как будто это может стереть то, что произошло. Слезы, которые еще мгновение назад мне было никак не выплакать, вдруг начинают течь потоками, поскольку на меня обрушивается осознание всей правды. Что Энсон – мой Энсон – все эти сорок лет был жив, но не желал иметь со мной ничего общего… И по-прежнему не желает.

– Есть еще кое-что, – осторожно добавляет Камилла. – Тебе необходимо узнать и остальное.

– Я не хочу знать остального, – говорю я, резко поднимаясь. – Я хочу домой. Пожалуйста, вызовите мне такси.

– Я сама отвезу тебя домой, – возражает Камилла, – но сначала нам нужно поговорить. Есть некоторые вещи…

– Я не желаю ни о чем разговаривать. – Мой голос становится странно монотонным, глухим и совершенно непривычным. – Я хочу побыть одна. – Я пытаюсь сморгнуть застилающие взгляд слезы, но они продолжают непрерывно катиться по лицу. – Пожалуйста. Такси.

Краем глаза я вижу, как Камилла бросает на Рори умоляющий взгляд. Она решительно настроена поговорить, раскрыть мне все то, что держали от меня в секрете, и каким-то образом изменить все к лучшему. Но лучшего никогда уже не будет. И Рори это тоже понимает и, будто отвечая матери, едва заметно мотает головой. Она знает: что бы сейчас они мне ни сказали, это все равно ничего не изменит.

Спускаюсь по ступенькам, и мне кажется, будто лестница наклоняется, становясь опасно крутой. Крепко держусь за перила, боясь, что ноги могут меня подвести. Я прохожу мимо Камиллы и успевшей спуститься вниз Рори, наклоняюсь за сумочкой и быстро иду к выходу.

– Я подожду такси снаружи.

Чувствую, как они обе тревожно глядят мне вслед, словно ожидая, что я вот-вот разлечусь на миллион мелких осколков. Но мне нельзя себе это позволить. По крайней мере, пока. Потому что на этот раз, если я разобьюсь, то разобьюсь уже навсегда.

Глава 45

Солин

Всегда следует помнить о Законе Тройственности. Любое твое деяние вернется к тебе троекратно. Совершишь зло – и трижды налетит на тебя ветер зла. Сотворишь добро – и трижды добро найдет у тебя пристанище.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

30 октября 1985 года.

Бостон

Четыре дня…

Уже четыре дня я провожу словно в зимней спячке, живя лишь на кофе и тостах, потому что у меня нет сил что-нибудь приготовить. Я лишь медленно брожу с мутными осоловелыми глазами из комнаты в комнату или сворачиваюсь калачиком на диване, прижав к груди несессер Энсона.

Я снова сняла с телефона трубку. Не хочу слышать его звон. И мне неинтересно, кто мне звонит и зачем. Я и так уже это знаю и не нуждаюсь в их утешениях. Не сомневаюсь, что Рори хотела сделать как лучше, скрывая от меня правду. Ей не свойственна жестокость. Но она видит во мне лишь хрупкую беззащитную старуху, неспособную выдержать еще один удар. И, в сущности, так оно и есть. Возможно, у нее и были весомые причины переживать, сумею ли я после этого оправиться. Лично я совсем не уверена, что смогу.

Я все убеждаю себя, что это не имеет значения и тот факт, что Энсон где-то живет и здравствует, ничего для меня не меняет. Но это неправда. Как раз изменилось все. Потому что я еще раз его потеряла. Вот только на этот раз у меня отняли его не boche. На этот раз он сам сделал выбор в пользу разлуки.

Его предложение руки свалилось тогда как снег на голову, он сделал его под наплывом чувств, когда наши эмоции были накалены до предела. А вдруг он пожалел об этом, как только мы расстались? И, может быть, тихонько вздохнул с облегчением, когда вернулся домой и узнал, что меня нет. Узнал ли он о нашей дочери? О том, что она покинула этот мир, едва в него явившись? И что я даже не успела подержать ее на руках.

Моя Асия…

Все эти годы я представляла ее с ним, грезя о том, что где-то, каким-то чудесным образом они оказались вместе. Однако выяснилось, что все это время она была одна-одинешенька. Наверняка у него есть собственные дети и, возможно, внуки… и жена. Даже теперь, по прошествии стольких лет, мне больно. И все же глаза остаются сухими. Видимо, во мне наконец иссякли слезы.

Я совсем потеряла чувство времени, а часы над плитой уже два года как неисправны. Подняв на кухне жалюзи, выглядываю в окно. Небо свинцового цвета, по стеклу часто чиркает затяжной дождь. Я наконец сдаюсь: прекратив лелеять свои печали, иду к холодильнику, вынимаю оттуда яйца, сливочное масло и грибы. Шпинат в овощном контейнере стал склизким, но помидоры на подоконнике еще вполне годятся. Мне на самом деле не хочется есть, но у меня болит голова, и в желудке от пустоты подсасывает. Мне необходимо чего-нибудь поесть, а омлет не требует особой возни и сноровки.

Стоит мне поставить сковородку на плиту – слышится звонок в дверь, и на какое-то шальное мгновение меня пронзает стрела надежды: а вдруг он передумал? Я быстро выключаю конфорку, прокрадываюсь мимо зашторенных окон гостиной в прихожую и в ожидании застываю.

«Это не он. Это никак не может быть он».

Снова звонят, и тут же раздается частый стук дверного молоточка. Я сдерживаю дыхание, всей душой желая, чтобы тот, кто стучит, ушел прочь. Конечно же, это Рори. Или Камилла. Они за эти дни уже трижды являлись к моему порогу, и все три раза я их проигнорировала. Или, быть может, это Дэниел, который, несмотря на дождливую погоду вновь пришел меня проведать? Его я тоже видеть не хочу. Он и без того слишком много знает о моей жизни. Не хочу, чтобы устраивал мне перекрестный допрос по поводу всего остального.

– Солин? – слышится женский голос, приглушенный дверью. – Солин, это я, Тия.

Тия? После стольких лет? Пульс начинает гулко стучать в ушах, слюна во рту становится вязкой. Я приникаю к двери, взявшись за круглую ручку с защелкой. Это ошибка с моей стороны, я знаю. Но ничего не могу с собой поделать.

– Ты одна?

– Могу и одна, – доносится из-за двери. – Если тебе так хочется.

Я поворачиваю ручку и на несколько дюймов приоткрываю дверь, разглядывая узкий фрагмент незнакомого мне лица. Полные губы, переносица широковатого носа и претерпевшая характерное старение кожа человека, привыкшего слишком много бывать на солнце. А еще глаз – светлый, зеленовато-голубой, с золотыми крапинками вокруг зрачка. У Энсона точно такие же.

Я открываю дверь и встаю у порога, уперев руки в бока, вконец ошеломленная тем, что вижу ее перед своей дверью, ошеломленная вообще всем, что сейчас в моей жизни происходит. Даже теперь поразительное сходство между ней и Энсоном невозможно не заметить. И все же что-то еще приковывает мой взгляд к ней. Что-то, находящееся за пределами моего понимания.

– Зачем ты здесь? – Хрипло произношу я от многодневного молчания и от слишком долгих слез.

– Я хочу с тобой поговорить, – отвечает Тия. Голос у нее низкий и ровный, как будто она разговаривает с животным, которое может в любой момент испугаться и убежать. – О том, что произошло после того, как ты покинула дом моего отца.

Я не убираю