Перекусив бисквитами «Godiva», запил их «Сельским нектаром» — отец Спартак прислал мне целый ящик заветных бутылок — и отправился в Дом Восходящего Солнца русской поэзии. Пошел туда пешком, в стиле «спортивный променад»: по пути я хотел посмотреть на Петербург, на его памятники, пешеходы и пароходы.

Государева инспекция города началась!

Я пересек Мундирную площадь, которую украшал плакат «До праздника 300-летия Санкт-Петербурга осталось два месяца», и вышел на улицу Надсона. Здесь все было, как прежде: серый небосвет, облупленные фасады, дырки в тротуаре, дырки на обочине, дырки на проезжей части. Но щиты с рекламой сигарет «L&M» — марки, неведомой по ту сторону окна в Европу, — провозглашали, что петербуржуи дымят по-новому.

Гороховая улица… Дворцовый мост… Стрелка Васильевского острова… Тут уже почище, по-юбилейнее.

А вот и дом на набережной Макарова. Громко кланяясь ему, распахнул тяжелую дверь и вступил в приемные сени.

— Вы к кому? — остановила меня дряхлая привратница, закутанная в шлиссельбургскую шаль.

— Я — русско-американская золотая кость, идущая на встречу с начальником вашего прекрасного здания, — приветливо сказал я.

— Ась?

— Вы видите перед собой полуотечественного криптомонарха, который спешит к боссу архива.

— Ась?

— Меня ждет не дождется господин директор, — приветливо заорал я.

Старушка надела круглые очки à la Клара Цеткин, придвинула к себе раскрытую толстую книгу и принялась водить по ней пальцем.

— Звать-то вас как?

— Доктор философии и профессор Мадисонского университета Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон V.

— Ась?

— Роланд Харингтон.

— Ась?

— Диктую по буквам. Харизма, Америка, Россия, Иллюзия, Наполеон, Государь, Тамбурин, Обелиск, Наполеон.

Архивная старушка подняла рожок телефона и сообщила о моем появлении куда следует.

— Сейчас к вам спустятся, — пробурчала она с традиционной суровостью маленького русского человека.

Через минуту на верху мраморной лестницы замерцали две чудесные женские ножки, обтянутые в черные колготки. Я вспомнил XXX строфу Первой главы «Онегина» и улыбнулся. «Милый эпоним Пушкинского Дома был неправ, — подумал я, — в России три пары стройных ножек всегда можно найти!»

Обладательницей очаровательных конечностей оказалась худенькая блондинка типа «моя первая интеллектуалка», одетая в черный свитер. Из ее лукавого личика торчал курнос того типа, который часто ласкает мое либидо.

— Меня зовут Татьяна, — уместно представилась она и добавила, что является ученым секретарем ПД.

Я по очереди назвал свои имена и невзначай погладил себя по голове, показывая мускулистость бицепса и густоту волос.

— Рад видеть, что такая красотка предпочитает заниматься литературной наукой, вместо того чтобы делать стойку в баре, прислуживая биржевикам или банкирам.

Татьяна польщенно покраснела.

— Могу вам сообщить, что я аспирант Европейского университета!

Я одобрительно кивнул.

— Вы самая смазливая филоложка, какую я видел за многие месяцы пребывания в России.

Пока прелестная недопрофессорша вела меня в кабинет директора, мы разговорились.

— Трогательная Таня, полагаю, вы пишете диссертацию.

— Да.

— По какой теме?

— Пропп.

Сухая начность нашего разговора возбудила во мне подозрение, что прекрасная аспирантка эмоционально ангажирована. Я поинтересовался, есть ли у нее муж или любовник. Филоложка улыбнулась новобрачной улыбкой и подтвердила первое из моих предположений.

— Мы поженились год назад. В день рождения Пушкина!

— В таком случае желаю вам страстного конжугального счастья, какого вам не снилось.

У кабинета директора прелестная проппка покинула мое общество.

— Будьте век верна вашему везучему супругу, — дружелюбно сказал я ей на прощание и смело вошел к хозяину ПД.

Навстречу мне поднялся седой, как Лунин, мужчина. Его тонкие черты выражали радость от встречи с трансатлантическим пришельцем.

— Читали ли вы мою статью о Пушкине и «Битлз»? — с ходу спросил я, вытаскивая из котомки номер журнала «Sintagmata Slavica». — Она заставила ойкнуть американских русистов и музыковедов. В ней я анализирую секретный субтекст «Белого альбома». Диск начинается с рокера «Back in the USSR».[282]Название поет само за себя! Огнестрельное имя национального поэта закодировано в песне «Happiness Is a Warm Gun».[283]«I’m So Tired»[284]— вариант ноктюрна «Мне не спится, нет огня…», «Blackbird»[285]— намек на африканскую родословную гения, «Piggies»[286]— гневная диатриба против Греча и Булгарина…

— Что вам угодно? — спросил об-ла-ди обалдевший директор.

— Я хочу бросить быстрый взгляд на манускрипты донжуанских стихов и списков Пушкина. Помните строки: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…»? Это — его персональная «Камасутра», нерукотворный памятник Эросу, уединенно возвышающийся на девственной плеве русской словесности!

— Сожалею, но рукописей Пушкина мы не выдаем, — сказал директор, явно плененный моими интертекстуализмами.

Я протянул ему рекомендательное письмо.

— Вот мой мандат, который сочинил демократ. Каждое слово весит, как документов двести. Порука Пеликана — моя охрана.

Обаятельно подмигнув, добавил:

— Я отнюдь не собираюсь сунуть черновики в портки, чтобы загнать на аукционе в Christie’s.

Директор вздрогнул от уважения, хотя виду не подал. Он отложил письмо в сторону и покачал головой.

— Повторяю. Рукописей выдать мы не можем.

— Нашла коса на кукиш! — понимающе почесался я, но директор в третий раз отказался быть мне полезен.

Я вспомнил про свой царственный статус и подумал, а не открыться ли мне строгому смотрителю сокровищ словесности. Однако внутренний голос по названию «смекалка» прошептал, что директор придерживается скорее республиканских, чем монархических убеждений. Вряд ли он желает восстановления самодержавной власти в России, вещал голос. Ведь пушкинисты до сих пор не могут простить Николаю I запоздалого производства их кумира в камер-юнкеры, не говоря уж о высочайшем совете переделать трагедию «Борис Годунов» в исторический триллер и августейшем флирте с госпожой Пушкиной.