Его печалил уже сам факт того, что он печален.

— У меня нет права жалеть себя, — сказал он ей однажды, когда снегопад ослабел и они отправились за водой. — Я все вижу. Я вижу вещи, которые не должен видеть. Я упиваюсь жалостью к самому себе, но я ведь ничего не потерял.

Катса присела рядом с ним у озера.

— Я первый раз в жизни слышу от тебя что-то настолько идиотское.

По сжал губы в тонкую линию и подобрал один из камней, которыми они разбивали лед. Подняв камень над головой, он с силой бросил его на лед. И, наконец, она была вознаграждена тихим звуком, который почти мог сойти за смех.

— Кажется, в твоем понимании утешение — почти синоним оскорбления.

— Ты лишился, — сказала она — и имеешь полное право сожалеть о том, что потерял. Зрение и твой Дар — не одно и то же. Дар показывает тебе форму вещей, но не показывает красоту. Ты лишился красоты.

Он снова сжал губы и отвел взгляд. Когда он вновь посмотрел на нее, ей показалось, что он сейчас заплачет. Но он заговорил спокойно и без слез.

— Я не вернусь в Лионид. Я не вернусь в свой замок, раз не могу его видеть. Мне и так сложно быть с тобой. Поэтому я и не сказал тебе правды. Я хотел, чтобы ты ушла, потому что мне тяжело быть с тобой и не видеть.

Откинув голову, Катса внимательно рассмотрела отчаянное выражение его лица.

— Очень хорошо, — проговорила она. — Отличный пример жалости к себе.

И снова зазвучал тихий смех, но боль все же прорвалась, исказила лицо По и заставила ее протянуть к нему руки, обнять, целовать его шею, его усыпанное снегом плечо, палец без кольца и все, до чего Катса только могла дотянуться. Он нежно погладил ее лицо. Коснулся губ и поцеловал их. А потом замер, прижавшись лбом к ее лбу.

— Я бы никогда не стал держать тебя, — сказал он, — но если ты можешь это вынести — можешь вынести меня — я так не хочу, чтобы ты уходила.

— Я не уйду, — пообещала Катса. — Еще очень долго. Я не уйду, пока ты этого не захочешь. Или пока не будешь готов уйти сам.

У него оказался недюжинный актерский талант. Теперь Катса это видела, потому что знала, как он меняется, когда они остаются одни и По прекращает притворяться. При брате и двоюродной сестре он излучал силу, стойкость, здоровье. Плечи были расправлены, даже походка менялась, становилась увереннее. Когда он не мог скрыть свою печаль, он выдавал ее за хандру. Когда у него не было сил поднимать глаза на их лица и делать вид, что он смотрит на них, он притворялся невнимательным. Он был крепок и весел — быть может, странно рассеянным, но быстро идущим на поправку. Это была впечатляющая игра — и в основном она их удовлетворяла. По крайней мере, у них не было причин подозревать правду о его Даре, что он в конечном счете и хотел скрыть.

Когда они с Катсой были наедине, охотились, набирали воду или просто вместе сидели в хижине, он снимал маску. Усталость меняла его лицо, осанку, голос. Иногда он протягивал руку к дереву или скале, чтобы опереться на них. Его глаза никогда ни на чем не фокусировались, даже притворно. И постепенно Катса стала понимать, что если в какой-то степени его плачевное состояние и объяснялось потерей, то в основном его причиной был сам Дар. Он все еще разрастался в нем, и теперь, когда По лишился зрения и оказался не в силах закрепить свое необычное восприятие мира, оно постоянно накрывало его с головой.

Однажды, во время редкого затишья между снежными бурями, Катса, стоя у озера, наблюдала, как По спокойно достает стрелу из колчана и направляет ее на что-то, чего она не видела. На выступ скалы? Или, может, на пень? Он наклонил голову, как будто прислушивался. Стрела прорезала морозный воздух и с шумом вонзилась в снег.

— Что… — начала было Катса, но умолкла, когда поток крови окрасил снег вокруг древка стрелы.

— Кролик, — сказал он. — И довольно крупный.

По направился к своей невидимой добыче, но едва успел сделать шаг, как с неба спикировала стая гусей. Приложив ладонь к виску, он упал на одно колено. Катса пустила две стрелы и подстрелила пару гусей, а потом помогла По встать на ноги.

— По, что…

— Гуси. Застали меня врасплох.

Она покачала головой.

— Ты и раньше чувствовал животных, но это чувство никогда еще не сбивало тебя с ног.

Он рассмеялся, но смех окончился вздохом.

— Катса, попробуй представить, как я живу. Мой Дар показывает мне каждый камешек с горы наверху и каждую веточку в лесу у ее подножия. Я чувствую движение каждой лягушки в озере и каждой птицы в ветвях. Чувствую, как леденеет озеро. Как рождаются снежинки в облаках, Катса. Совсем скоро опять пойдет снег, — он настойчиво обернулся к ней. — Скай и Биттерблу сидят в хижине, и Биттерблу беспокоится обо мне — считает, что я мало ем. И ты тоже здесь, конечно, каждое твое движение, твое тело, одежда, малейшее твое беспокойство — все проходит сквозь меня. Зрячие могут фокусировать взгляд. Я не могу сфокусировать свой Дар. Я не могу его заглушить. Я чувствую все, что сверху, снизу, спереди и позади — и как, скажи на милость, могу я сконцентрироваться на земле под ногами?

Он отошел от нее к кровавому пятну на снегу. Устало потянул за стрелу. Она подалась, и из сугроба показался большой, белый, окровавленный кролик. Он побрел назад к ней с кроликом в руке. Какое-то время они задумчиво стояли рядом, а затем с неба посыпались снежные хлопья. Катса не могла сдержать улыбку оттого, как точно он все предвидел. Через мгновение По тоже неохотно улыбнулся, и когда они повернулись, чтобы подняться вверх, он взял ее за рукав.

— Снег сбивает с толку, — объяснил он.

Они двинулись по склону, и По, карабкаясь держался за нее.

Она привыкла к тому, что По немного иначе относился к ней теперь, когда не мог видеть. Конечно, он не смотрел на нее. Однажды ей пришло в голову, что больше никогда уже она не почувствует этого гипнотического взгляда, никогда больше не утонет в его глазах. Катса старалась не думать об этом, иначе ее охватывала глупая и бессмысленная грусть.

Но новые ощущения, от близости По тоже были захватывающими. Какое-то особое внимание на его лице, сосредоточенность во всем теле. Когда он был рядом, его тело и лицо застывали, настраиваясь на нее. Казалось, с течением времени это случается все чаще и чаще. По словно заново налаживал связь с ней, медленно возвращал ее в свои мысли. Теперь он порой легко касался ее, как раньше, до несчастного случая — целовал Катсе руки — если она была рядом, или касался ее лица, если она стояла перед ним. А еще ей казалось — но она не ручалась, так ли это на самом деле, — что теперь он уделял им всем больше внимания — искреннего внимания. Как если бы меньше зацикливался на своем Даре. Или на самом себе.

— Посмотри на меня, — сказала он ей в одну из тех редких минут, когда они оставались наедине. — Катса, похоже, будто я смотрю на тебя?

Они сидели у очага и ножами счищали кору с веток, из которых собирались делать стрелы. Она повернулась к нему и встретилась взглядом с его глазами. Но теперь они не были пустыми, и мерцая, смотрели прямо на нее. Охваченная внезапным жаром, Катса глубоко вздохнула и опустили нож. В голове прошмыгнул вопрос: сколько у них есть времени, пока не вернутся остальные? Тут он не сумел удержаться от ухмылки, и чары рассеялись.