веселый. Губы и подбородок были у него почему-то фиолетовые, как если б он съел фломастер.

— А где... все-то? — спросила нимфа и огляделась. — Чего так долго?

Ей никто не ответил.

— Короче, еще раз, — сказал Патриот, всклокоченный и помятый со сна. — Ты же внутрь не заходил, так? Ну может, подсобка там у них, не знаю. Пожарная какая-нибудь байда! — Он явно начинал уже вскипать, хотя все еще старался говорить шепотом, чтобы не разбудить своих румяных детишек. — Ты ж не заходил.

— Это не пожарные костюмы, — тускло сказал очкастый инженер. — Пожарные по-другому выглядят.

— Да так же, блядь, они выглядят! — заорал Патриот. — Вот эти новые — такие же точно!

— Там костюмы радиозащиты, — сказал инженер. — И ружья. Целый шкаф. Зачем пожарным ружья?

Патриот смотрел на него налитыми кровью глазами и, похоже, собирался вот-вот разбить инженеру морду.

— Так, давайте-ка успокоимся все, — сказала мама-Пежо. — Детей напугаете.

Пацан из Пежо испуганным не выглядел — он откинулся в своей коляске и стукал пяткой в подножку. Кроссовки у него были неношеные, с чистенькими подошвами, все в маленьких человечках-пауках, и еще один был нарисован на майке.

Ну теперь-то чего орать, хотел сказать лейтенант и не сказал, хотя он-то целый час уже как все понял. А может, и с самого начала, когда увидел гермодвери. Которые отсекают газы, воду и радиоактивную пыль только в книжках, а так-то ни за чем особо не нужны, разве что дают тебе еще один день, последний, ну или два, которые можно прожить как-нибудь по-другому. Но нимфа, нецелованная, качалась на своих каблуках и пахла земляникой, и орать про это было рано. А то и вовсе без толку было орать.

— Погоди, — сказала белая-пребелая инженерша. — Погоди, стоп. А где Ася?

Инженер из Тойоты дернул щекой, и лицо у него перекосилось.

— У них там есть воздух, — сказал он вместо ответа. — Всё работает: свет, вентиляция. Всё как она говорила.

— Это же бред просто, — сказала инженерша. — Или шутка какая-то больная? Ну что ты несешь, Митя, ты же ерунду какую-то несешь.

— Сволочи какие, а? Господи, какие же сволочи, — сказала мамочка из Пежо, и некрасивые пятна начали сползать у нее по шее вниз.

— Батюшке постучите кто-нибудь, — сказала жена-Патриот. — Я ребят пока соберу.

— Куда? — спросила инженерша. — Да прекратите, вы себя слышите вообще?

— Саша, миленький, ну всё, — зашептала мама-Пежо, перегнувшись через коляску, — ну пожалуйста, всё потом, ладно? Сейчас детей соберем сначала, давай?

— Там не хватит места! — заорал вдруг очкастый инженер. — Вы понимаете меня? На всех там места не хватит. Там даже для половины места не хватит!

И все тут же замолчали. Прямо заткнулись, и только пацан в кроссовках со Спайдерменами радостно булькал и пускал фиолетовые пузыри.

— Где не хватит, не поняла? — спросила нимфа и, единственная, глядела при этом на лейтенанта. Хмурясь, как на чужого. Как если бы это он, лейтенант, был сильнее всех виноват.

Увести ее надо было отсюда, снова подумал он. В ту Шкоду зеленую, например, и хрен бы нас там нашел кто-нибудь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:45

Ровно спустя два часа после того, как спасательная экспедиция во главе с чиновницей из Майбаха отправилась на другой конец тоннеля ломать стену, возле польского рефрижератора появился невысокий худощавый человек в очень грязной рубашке. Он был бледен, держался за левый бок и дышал так, словно пробежал марафон, но шагал тем не менее быстро и вид имел самый решительный, если не сказать грозный. Его прибытия, однако, поначалу никто не заметил; в конце концов, было уже почти одиннадцать вечера, и пять без малого сотен измученных автовладельцев по мере сил выполняли свою, не менее важную часть уговора: они как могли устроились на ночлег и к этому моменту почти все уже спали. Кто-то в машинах, кто-то в проходах между машинами и даже вдоль стен, так что пространство возле грузовика напоминало теперь ночной аэропорт, в котором из-за непогоды отменились все рейсы.

Мирная эта картина человека в грязной рубашке нисколько не успокоила, а даже как будто рассердила еще сильнее, потому что шага он не замедлил и начал пробираться к рефрижератору, нисколько не боясь потревожить лежащих на асфальте людей, а то и напротив, стараясь нарочно их потревожить. Тем более что при этом он громко, не переставая кричал:

— Братцы! Ребята, подъем! Не спать! — а затем еще и схватил жестяную банку фасоли и заколотил ею о железный борт грузовика.

На спящих эти грохот и крики эффект произвели мгновенный — они проснулись и почувствовали ужас, какой всегда сопровождает насильственное пробуждение, и в особенности — когда уснуть пришлось не в своей постели, а в чужом месте и неудобной позе. В следующий миг кого-то ненадолго охватила надежда, что стена наконец сломана, мучения позади и разбудили их именно ради этой благой вести, а других и надежда толком охватить не успела, потому что дальше человек с кровавыми пятнами на рубашке вскарабкался на крыло тягача и оттуда, сверху, принялся выкрикивать уже по-настоящему страшные вещи. Он кричал, например, что никакого спасения можно не ждать и ушедший отряд не вернется, вы понимаете? Никто не придет. Что пробить стену нельзя, ребята, нельзя, и всё, потому что долбить ее нечем — инструментам кирдык, там же днем еще все расплавилось и сгорело, и кто хочет, может сам пойти в этом убедиться. И что лживая чиновница прекрасно об этом знала и просто бросила нас, братцы мои дорогие, обманула и бросила здесь, чтобы мы задохнулись во сне, потому что на людей им плевать и спасают они первым делом свою драгоценную шкуру, а народ пускай задыхается. И детишек не пожалела, тварь такая, свалила и никого, никого не пожалела.

Как бы ни были сонные автовладельцы потрясены его страстной речью, поверили ему далеко не все. Не в последнюю очередь потому, что по меньшей мере две сотни из них с человеком в окровавленной рубашке уже встречались у баррикады, пускай и с разных ее сторон. И всё, что там случилось, надеялись поскорее забыть навсегда, как давнее мучительное происшествие, в котором этот самый человек сыграл не последнюю роль.

А все же он был здесь — мокрый насквозь, истерзанный и очевидно напуганный, как они. И за громадное зеркало польского тягача держался явно с трудом, и так же точно измучен был, как они, задыхался, а под конец своей речи даже охрип. А главное — он вернулся, чтоб разбудить их и предостеречь, в то время как чиновница из Майбаха, которая тоже ни у кого особенной любви не вызывала, назад действительно не пришла. Ну правда, не пришла же, а может, и не собиралась. Сразу вспомнилось, как она подозрительно торопилась уйти, как настаивала, чтобы все остальные остались, и насколько идея долбить наружную стену была ей противна, да, ну точно, ее прямо перекосило, помните? И потом, эти ружья — вот откуда она их взяла и зачем они в принципе? Почему никто не спросил? Но с другой стороны, а куда ей тут было сбежать, господи, если стену сломать невозможно? И зачем ей было бежать?

И тогда-то мокрый измученный человек, не слезая с подножки грузовика, рассказал уже вовсе