Но в новой телеграмме Родзянко говорится, что сейчас создания министерства недостаточно для того, чтобы успокоить народ, император должен отречься от престола в пользу сына. Николай запрашивает мнения командующих фронтами. Те отвечают, что подвоз продовольствия был прерван и что необходимо восстановить порядок в стране и снабжение армии срочно и любой ценой.

А. И. Гучков

Николай спрашивает, оставят ли тогда цесаревича с ним. Родзянко не может этого гарантировать. Тогда Николай принимает решение отречься в пользу брата Михаила. Прибывшие около десяти часов вечера депутаты Думы Гучков и Шульгин сначала возражают, но император говорит им: «Надеюсь, вы поймете чувства отца». Депутаты передают императору черновик манифеста. Он подписывает документ.

Депутаты уезжают в Петербург. Поезд отправляется в Могилев. Николай возвращается в ставку, чтобы проститься с армией. В своем дневнике он записывает: «Кругом измена, трусость и обман».

* * *

В Таврическом дворце известие об отречении Николая в пользу Михаила Александровича получают около 3 часов ночи. Родзянко позже вспоминал: «Таким образом, Верховная власть перешла якобы к Великому Князю Михаилу Александровичу, но тогда же возник для нас вопрос, какие последствия может вызвать такая совершенно неожиданная постановка вопроса и возможно ли воцарение Михаила Александровича, тем более что об отказе за сына от престола в акте отречения не сказано ни слова.

А. Ф. Керенский

Прежде всего, по действующему закону о престолонаследии, царствующий Император не может отказаться в чью-либо пользу, а может этот отказ произвести лишь для себя, предоставляя уже воцарение тому лицу, которое имеет на то законное право, согласно акта о престолонаследии. Таким образом, при несомненно возрастающем революционном настроении масс и их руководителей, мы, на первых же порах, получили бы обоснованный юридический спор о том, возможно ли признать воцарение Михаила Александровича законным. В результате получилась бы сугубая вспышка со стороны тех лиц, которые стремились опрокинуть окончательно монархию и сразу установить в России республиканский строй.

По крайней мере член Государственной Думы Керенский, входивший в состав Временного Комитета Государственной Думы, без всяких обиняков заявил, что если воцарение Михаила Александровича состоится, то рабочие города Петрограда и вся революционная демократия этого не допустят.

Идти на такое положение вновь воцаряемому Царю, очевидно, в смутное, тревожное время было совершенно невозможно. Но что всего существенней – это то, что, принимая в соображение настроение революционных элементов, указанное членом Государственной Думы Керенским, для нас было совершенно ясно, что Великий Князь процарствовал бы всего несколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне».

Керенский, в свою очередь, высказался просто и категорично: «Я понял, что на этой стадии революции неприемлем любой новый царь». Милюков остался на стороне великого князя.

П. Н. Милюков

Не знавшие об этих разногласиях Шульгин и Гучков приехали в Петроград. На вокзале их встречает толпа. В помещении билетных касс Шульгин читает отречение «городу и миру». Но тут к нему подходит вокзальный служитель и сообщает, что его вызывает к телефону Милюков.

«Я услышал голос, который я с трудом узнал, до такой степени он был хриплый и надорванный…

– Да, это я, Милюков… Не объявляйте манифеста… Произошли серьезные изменения…

– Но как же?.. Я уже объявил…

– Кому?

– Да всем, кто здесь есть… какому-то полку, народу… Я провозгласил императором Михаила…

– Этого не надо было делать… Настроение сильно ухудшилось с того времени, как вы уехали… Нам передали текст… Этот текст совершенно не удовлетворяет… совершенно… необходимо упоминание об Учредительном Собрании… Не делайте никаких дальнейших шагов, могут быть большие несчастия».

Шульгин пытается отыскать Гучкова и узнает, что он в железнодорожных мастерских – выступает на митинге рабочих. Шульгин идет туда и слышит выступление оратора.

«В это время другой оратор распространялся:

– Я тоже скажу, товарищи!.. Вот они поехали… Привезли… Кто их знает, что они привезли… Может быть, такое, что совсем для революционной демократии – неподходящее… Кто их просил?.. От кого поехали? От народа?.. От Совета Солдатских и Рабочих Депутатов? Нет… От Государственной думы… А кто такие – Государственная дума? Помещики… Я бы так советовал, товарищи, что и не следовало бы, может быть, Александра Ивановича даже отсюда и выпустить… Вот бы вы там, товарищи, двери и поприкрыли бы…

Толпа задвигалась, затрепетала и стала кричать:

– Закрыть двери…

Двери закрылись… Это становилось совсем неприятным.

В это время председатель сказал тихонько Гучкову, стоявшему с ним рядом:

– Александр Иванович… А вы очень оскорбитесь… если мы документик-то у вас – того…

Гучков ответил:

– Очень оскорблюсь и этого не позволю… А вы вот дайте мне слово…».

В конце концов Гучков произнес пламенную речь, и посланцам удалось выбраться из мастерских живыми и невредимыми. Но и Гучков, и Шульгин, и все Временное правительство понимают, что в городе действует новая сила – Советы рабочих и солдатских депутатов и с ней необходимо считаться. И еще они понимают, что Керенский прав – сейчас Михаила не примут как царя.

* * *

Прямо с вокзала Гучков и Шульгин едут на Миллионную улицу. Там, в доме № 12, на квартире Владимира Митрофановича Пуришкевича, их ждут великий князь и члены Временного правительства. Милюков рассказывает:

«Войдя в квартиру, я столкнулся с Великим князем, и он обратился ко мне с шутливой фразой:

– А что, хорошо ведь быть в положении английского короля? Очень легко и удобно!

Я ответил:

– Да, Ваше Высочество. Очень спокойно править, соблюдая конституцию».

Милюков до последнего пытался защитить монархию. Керенский гнул свое: если Михаил примет престол, он не спасет Россию, все закончится еще большим кровопролитием. «Великий князь слушал его, чуть наклонив голову… Тонкий, с длинным, почти еще юношеским лицом, он весь был олицетворением хрупкости», – вспоминает Шульгин.