Когда Эмили вернулась в отдел, Финли взвалил на себя непосильную задачу по составлению списка уволенных военнослужащих. Эдмундс тем временем высыпал содержавшиеся в архивных коробках материалы на пол и теперь тщательно их сортировал.

Царившая ночью в офисе атмосфера всегда казалась Эмили странной. Хотя в Нью-Скотленд-Ярде было полно сотрудников, без конца подстегивающих себя кофеином, те, кто выходил в ночную смену, не любили громко орать и только тихо между собой переговаривались. Удручающий свет, заливая пустые кабинеты и темные коридоры, становился немного теплее, а телефоны, днем оравшие во всю мощь, чтобы их услышали, ночью лишь вежливо жужжали.

В шесть часов двадцать минут Финли уснул прямо на стуле и теперь посапывал рядом с Бакстер, которая взялась продолжить его трудоемкую работу. Основываясь на подготовленном Эдмундсом профиле и смело исключив огромное количество людей, получивших тяжелые ранения, из первой тысячи обработанных ими имен она оставила лишь двадцать шесть.

В этот момент рядом кто-то прочистил горло.

Бакстер подняла голову и увидела перед собой неряшливого мужчину с форменной фуражкой на голове.

– У меня там бумаги для Алекса Эдмундса, – сказал он и махнул рукой на тележку за его спиной, где аккуратно лежали материалы еще семи архивных дел.

– Да-да, он сейчас прид…

В этот момент Бакстер увидела, как Эдмундс в гневе отшвырнул коробку с доказательствами.

– Знаете что, – улыбнулась она, – оставьте их мне.

Когда она закрыла стеклянную дверь, на нее обрушилась настоящая лавина бумаг.

– Не понимаю, что он здесь мог найти! – в отчаянии заорал Эдмундс, сгреб с пола еще одну охапку бумаг и швырнул их в Бакстер. – Ни отпечатков пальцев, ни свидетельских показаний, ни связи между жертвами – ничего!

– Ладно тебе, успокойся, – ответила Эмили, – откуда нам знать, может того, что он обнаружил, здесь уже нет.

– И проверить это у нас нет никакой возможности, потому как криминалистические исследования он заказывал не нашим экспертам, а сегодня воскресенье, долбаный выходной, и застать кого-либо на работе нельзя. – Эдмундс тяжело опустился на пол. Он был вконец изможден, черные круги под глазами выглядели хуже чем когда-либо. – Думай! Думай! Не время сейчас тупить! – сказал он, ударив себя кулаком по макушке.

Бакстер вдруг поняла, что существенный вклад молодого детектива в расследование этого дела объясняется не стремлением продемонстрировать свое превосходство или доказать коллегам, что он чего-то стоит, но тяжелейшим бременем, которое он так необдуманно сам на себя взвалил, невероятным упрямством и упорным желанием держать все под контролем, не доверяя ни одной живой душе.

В сложившихся обстоятельствах Эмили посчитала момент не самым подходящим, чтобы сказать, до какой степени он напоминает ей Волка.

– Там тебе принесли какие-то коробки, – сказала Бакстер.

Эдмундс в замешательстве посмотрел на нее.

– Что ж вы сразу не сказали? – сказал он, вскочил на ноги и выбежал из комнаты.

Под моросящим дождем Волк, целый час простоявший на автобусной остановке на Ковентри-стрит, постепенно промок до нитки. Он не сводил глаз с двери неряшливого интернет-кафе, которое, подобно бесчисленным магазинчикам по продаже дешевых сувениров с эмблемами Лондона, каким-то образом умудрялось выживать в гуще ведущих мировых брендов на одной из самых оживленных и дорогих транспортных артерий столицы.

Сюда его привел некий субъект, за которым он следил на расстоянии. Сначала тот сел в поезд на станции метро «Голдхоук-Роуд», потом протолкался сквозь толпу зевак, собравшихся вокруг уличных музыкантов в районе Ковент-Гарден, и наконец скрылся внутри этого невзрачного кафе, расположенного всего в паре сотен метров от площади Пикадилли.

Погода ухудшилась, заметно похолодало, и его клиент теперь не отличался от других в своем стандартном лондонском наряде: длинный черный плащ, безукоризненно начищенные туфли, свежевыглаженные брюки и рубашка, дополненные обязательным большим черным зонтом.

Время от времени Волку приходилось то замедлять шаг, то почти переходить на бег, особенно когда тип пробирался сквозь толпу, то накатывавшую приливом, то отступавшую отливом. Волк видел, что с ним сталкивались самые разные люди – двигались навстречу и огибали, клянчили мелочь, пытались всучить несколько ярких, глянцевых флаеров. И никто из них даже не подозревал, что рядом идет настоящий монстр, волк в овечьей шкуре.

Когда район Ковент-Гарден остался позади, человек решил срезать путь и пойти напрямик. Волк зашагал за ним по тихой боковой улочке, наслаждаясь редким моментом одиночества в вечно напряженном и бдительном городе. Не желая упускать из виду ни о чем не подозревающую жертву, детектив вскоре побежал, но в этот момент из-за угла вынырнуло такси, остановилось чуть дальше по улице, он с явной неохотой опять перешел на шаг и вскоре снова вышел на оживленный проспект.

Морось сменилась дождем, Волк поднял воротник своего длинного черного плаща и ссутулился, пытаясь сохранить тепло тела. В витрине сменялись разноцветные цифры неоновых часов, искажаясь в ползущих по стеклам потеках воды, напоминая, что это его последний день, его последний шанс.

То, что он делал, было лишь пустой тратой времени.

Изобель Платт проходила ускоренный курс телеведущих прямого эфира. Чтобы объяснить до жути привлекательной журналистке, в какую камеру и когда нужно смотреть, требовались энергичные усилия сразу пяти технарей. После столь неожиданного поворота в ее только-только начавшейся карьере, она надела свой самый консервативный наряд, к явному неудовольствию Элайджи, который приказал «расстегнуть на блузке три верхние пуговицы».

Хотя формат ее первого появления в студии был относительно прост – интервью один на один с двумя прямыми включениями с мест, предполагалось, что получасовое шоу будут смотреть порядка десяти миллионов зрителей со всей планеты. Изобель опять подумала, как же ей тошно.

Молодая женщина никогда не стремилась сделать карьеру журналистки, не жаждала стать репортером, поэтому когда ей, невзирая на отсутствие опыта и необходимой квалификации, предложили эту работу, страшно удивилась, впрочем, как и любой другой на ее месте. И даже поссорилась со своим бойфрендом, который и слышать не хотел о других профессиях, хотя сама она этот новостной канал ненавидела и была полна решимости уйти.

В редакции все считали ее либо тупицей, либо шлюхой, если не тем и другим вместе. Она прекрасно знала, что говорят за ее спиной. Изобель первая признавала, что отнюдь не была гениальной личностью, но там, где остальным коллегам, тоже не блещущим образованием, прощались наивность и ошибки в произношении, ее неизменно поднимали на смех. В компании грубоватых технарей она улыбалась и хохотала над их плоскими шутками. Делала вид, что в восторге от оказанной ей чести, но в действительности хотела, чтобы вместо нее хитроумные движения камер и замысловатый хронометраж программы обсуждала Андреа.