в том, что я что-то искажаю, извращаю — не на то и не на тех ориентируюсь. А у меня один ориентир: литература и искусство должны быть литературой и искусством! Я отвергаю классовый подход в художественном творчестве, я отвергаю их социалистический реализм с вполне определённым мировоззрением!

— Мы же люди своего века и одного круга, мы люди русской культуры и, даже находясь по разные стороны баррикад — вполне можем восхищаться одними и теми же произведениями талантливых мастеров. Не правда ли?

— Как это Вы правильно сказали! Мы можем и должны горевать общим горем, мы можем и должны радоваться общей радостью…

Наконец, когда мне это всё достаточно осточертело, явился Мишка с «хозяйкой» литературного салона и, Фима меня с ними якобы познакомила.

— Рад, очень рад! — сказал мой юный «резидент».

— А, как я рад!

Спустя приличествующее ситуации время, мы с Мишей встав несколько поодаль от основного тусняка, вели непринуждённую беседу — как будто о сущих литературных пустяках и он меня между делом поперезнакомил с основными фигурантами «Могучей кучки».

* * *

Лерочка была дамой пост-бальзаковского возраста и ликом страшна — как две мировые войны вместе взятые и, с десяток локальных конфликтов разом — в довесок к ним…

Но отнюдь не бесталанна!

Она имела университетское образование, знание нескольких языков, умение печатать на машинке и стенографировать, небольшой опыт революционной борьбы с Самодержавием и громаднейший — выживания в русскую Смуту… Характером — жутко нелюдимая «надомница», хотя знающая как держаться на людях и привлечь к себе их внимание. Главным же достоинством в нём — являлось обострённое чувство недостатка «личной свободы» при нехватке денежных знаков.

Её, ведущиеся с далёких дореволюционных времён потуги в области литературы — не принесли ей ни славы, ни денег — хотя перо у неё довольно бойкое, ум по-обезьянски цепкий, а фантазия по-дьявольски изощрённая. Возможно, ей просто не повезло с «раскруткой» — как и многим тысячам других «непризнанных талантов».

Её «дружок», слегка начинающий лысеть тридцатилетний оболтус Петюня (кроме того, что был «плохим танцором») обладал сравнительно редким даром изменять почерк.

Нет, не подделывать — как сидящий у меня в ИТК старый фармазон по кличке Филин, а именно изменять

Петюня мог в письме выдавать себя за кого угодно: от еле начинающего писать первоклашки — до мастистого профессора из МГУ. Прежде он двигался на подделках финансовых документов, но после нескольких отсидок в исправдоме — резко поумнел и переквалифицировался в растлителя стареющих, но материально обеспеченных женщин.

Кроме того, для фабрикации анонимок у Лерочки имелось несколько пишущих машинок различных моделей с разными шрифтами, которые периодически заменялись через комиссионные магазины или барахолку.

Сорокалетний почтовый служащий Жоржик, был страстный филателист!

Именно он после лёгкого мишкиного намёка «придумал» рассылать анонимные письма через командировочных из разных концов страны, под предлогом коллекционирования им почтовых марок.

Оставляя за скобками несколько десятков собирательниц слухов и распространительниц сплетен — используемых «вслепую», во главе этой «Могучей кучки» стоял — всегда чистенький, опрятненький и аккуратненький благообразный старичок Модест Карлович. Дворянское происхождение, как тавро на филейной части породистого животного — так и «светилось» на его благородном лице.

Были у меня некоторые сомнения:

— А он не окажется слишком щепетильным в вопросах, так сказать, «чести», Миша?

За этим стояло: если ты ошибся и Модест Карлович откажется сотрудничать — его придётся «убрать».

— Он без денег.

Казалось, да: единственным его серьёзным недостатком — являлась потрясающая даже по тем временам бедность!

— Этого недостаточно, Миша.

— И он служил в жандармерии.

— А вот с этого места — поподробнее!

По словам Миши, Модест Карлович когда-то был подполковником «Отдельного корпуса жандармов», сидел при Временных, чудом уцелел при Военном коммунизме, по окончанию Гражданской войны же — был выброшен буквально на улицу с нищенской пенсией на которую, на которую — только удавиться можно было, купив верёвку.

Вот это уже «теплее».

— Вот, даже как⁈ Хорошо, давай попробуем. Кстати, а как ты на него — такого «хорошего», вышел?

Сделав вид, мол — «без особых проблем»:

— Тоже не состоявшийся литератор, хороший знакомый Лерочки — пытался заработать на хлеб насущный написанием детективов. Я её попросил найти человека «с мозгами» она мне и привела этого «генерала».

— Почему «генерала»?

— Так кто ж признается, что был жандармом? Вот и он выдавал себя за генерала Императорской армии — таких у красных полным-полно. А я его раскусил — на счёт «раз-два» и завербовал!

Поневоле задумываюсь:

— Опасная получилась игра…

Тот, зевнув:

— Да, как всегда у нас с тобой, Серафим.

Помолчав, Мишка с невольной грустью:

— Интересно, как бы сложилась судьба у моего бедного «père», служи он красных…?

— Он бы служил России, Миша!

Он с тоской, но и с задиристым вызовом, заглядывает ко мне в глаза:

— А кому тогда служил мой отец, будучи у белых?

Ну, не говорить же — «Антанте», верно? Тем более мишкиного «père», я даже в глаза не видел и в душу тем более ему не заглядывал.

— Тоже России. Но у них были разные видения будущего России — поэтому и произошла Смута, к великому сожалению.

— Да… Это, по видимому было именно так.

* * *

С Модестом Карловичем — с единственным из «Могучей кучки», у меня был разговор — хоть и «под прикрытием», но без экивоков. Привезённого Мишкой на автомобиле, я его встретил в своём «теневом» кабинете — затянутым в полувоенную форму и прямым как лом от «строевой выправки».

Рисунок 20 . Страна, должна знать своих «героев» в лицо: руководство РАПП (слева направо): А. П. Селивановский, М. В. Лузгин, Б. Иллеш, В. М. Киршон, Л. Л. Авербах, Ф. И. Панфёров, A. A. Фадеев, И. С. Макарьев. Конец 1920-х.

Наша встреча была краткой и предельно функциональной как отдача приказа в боевой обстановке.

Представляюсь с лёгким немецким акцентом, поправив монокль в правой глазнице:

— Заведующий «13-ым отделом ОГПУ по работе с общественностью» Геббельс Адольф Виссарионович. Про Вас я всё знаю — поэтому лишних слов не надо, приступим непосредственно к делу, Модест Карлович.

Усадив в кресло напротив себя, дав время очухаться после вида иновременных атрибутов моего стола и, взяв стандартную подписку о неразглашении — гружу «пункт за пунктом» с небольшими паузами, чтоб тот успевал «переваривать»:

— Руководство как нашего Отдела —