Раздражающую эту елку в последнее Рождество он, как обычно, постарался выкинуть из головы, чтобы всецело раствориться в удовольствии ходить по магазинам с Нэнси. Все-таки, если смотреть на вещи объективно, праздник это всего лишь повод дарить любимым подарки и предаваться обжорству. В «Харродсе» они потребовали норфолкскую индейку и йоркширскую ветчину; в «Фортнуме» вдарили по черной икре и марочным винам. Копченую лососину (еще одна уступка экуменизму) купили у Коэна, после чего Джейк в который раз настоял на том, чтобы на столе все-таки был и печеночный паштет, за приготовление которого взялся сам, на всю кухню распевая Адон Олам[279]— громко, мощно, куда там электромясорубке!.. В общем, восславил Господа.

Сразу после похода по магазинам, всего за пару дней до Рождества в дверь позвонили, и Джейк в тапочках пошел открывать. За дверью оказался длинный сутулый полицейский с вымученно-вежливой гримасой.

— Извините, что побеспокоили, сэр. Но нынче ночью вас не обокрали?

— Нет. Совершенно точно нет, — заверил его Джейк, и, заглянув полицейскому через плечо, увидел машину и сыщика в штатском на заднем сиденье. А рядом с ним, кривясь в вымученной улыбке из-под мятой линялой шляпы, сидел морщинистый старый Том.

— Ба, да это же мой старый садовник!

— Что ж, хорошо, тогда все понятно.

И полицейский пояснил, что он бы не стал беспокоить Джейка, если бы этот человек не описал так подробно внутреннее убранство дома.

— Их сезон настал, — проговорил он, осклабясь. — Вы ж понимаете!

— Что значит — их сезон?

— Ну, вдруг — бабах! — зима. Погода жуткая. Работы нет. И надо как-то обеспечить себя хлебом и кровом на ближайшие месяцы. Вот они и прут гуртом в участок, признаются в квартирной краже, надеясь, что заботу о них до весны возьмет на себя государство.

— Постойте, сержант. Не исключено, что я ошибся! Вдруг он и впрямь что-нибудь стащил! Какую-нибудь мелочь, — решился пойти на хитрость Джейк.

Сержант стоял с непроницаемым видом.

— Может быть, вы зайдете? Я сбегаю наверх, проверю там.

Однако, по мнению Нэнси, для Тома Джейк ничего уже сделать не мог. Джейк не поверил, кинулся вниз опять к сержанту.

— Послушайте, начальник, — заговорил он, лучезарно улыбаясь. — Вы не могли бы просветить меня насчет законов?

— Я постараюсь, сэр.

— Сколько этому старику надо стащить, чтобы он получил три месяца?

— Если у вас что-то пропало, вы должны подать официальное заявление, — ответил тот, вынув блокнотик.

— Гм, — проговорил Джейк, отступив.

— Это ваш долг.

— Долг? Старому хрычу спать негде! Вы что, хотите, чтобы он замерз под забором?

— Это, сэр, вряд ли входит в мою компетенцию.

— А что же тогда в нее входит? — вдруг разъярился Джейк. — Разгонять демонстрации? Избивать выходцев из Вест-Индии?

— Успокойтесь.

На верхнюю площадку лестницы в ужасе выбежала Нэнси.

— Вот она — справедливость по-британски! — бесновался Джейк.

— А вы, стало быть, американец? — озадаченно осведомился сержант.

— Нет. Я канадец. Как ваша фамилия? — потребовал Джейк.

Тот назвался.

— Хо-хо, — развеселился Джейк. — Ха-ха! — Он фыркал и потирал руки, поглядывая на застывшую в ужасе Нэнси. — Ну, тогда да, тогда конечно! Все понятно!

— Что вам понятно? — в недоумении нахмурился сержант.

— Да все. Только вот имени я вашего не уловил.

— Майкл. Майкл Хор[280].

Много часов Джейк, устыдясь, просидел в своем чердачном убежище, прежде чем выйти на свет божий.

— Я знаешь, что вдруг подумал, — каясь, говорил он потом Нэнси. — Мы все со временем становимся в точности как наши отцы. Люк вступил в Клуб Гаррика[281], а я впадаю в идиотизм. Как я мог такое отчубучить?

14

Собрав фотографические причиндалы и прикинув, Гарри решился: какого черта, раз в жизни можно позволить себе такси! Проголосовал и дал шоферу адрес Академии изобразительных искусств в Фулэме.

Боже, какой паноптикум, дивился он, спускаясь с видом еще более заносчивым, чем обычно, в полуподвал, где слонялись другие ожидающие. Нынче, стало быть, сплошь отставники. Отставники и жители дальних окраин. Нагруженные камерами, экспонометрами, треногами, а некоторые даже с реквизитом для девицы.

В конце концов, к ним соизволил выйти ассистент профессора, корпулентный добродушного вида мерин.

— Привет, привет, привет. Модель, которую мы, невзирая на расходы, хотим вам сегодня представить, это мисс Анджела; ее сам Харрисон Маркс[282]снимал, и даже не раз. Девяносто девять — пятьдесят восемь — девяносто семь. Да, дорогие мои, девяносто девять! Так-то вот! Назад немножко сдайте, а то совсем места ей не оставили. Ждем от вас интересных идей. Анджела согласна сниматься в динамике, но… но с условием. Вы меня поняли, ребятки? Не фамильярничать! Так сказал ее молодой человек, а с ним я бы вам не советовал связываться. Ну, все усвоили, противные мальчишки?

Мисс Анджела, наряженная в прозрачный голубенький халатик, кружевной пояс с резинками и черные чулочки, вплыла в студию, села на табурет и обвела собравшихся мужчин безразличным взглядом. От сигарет отказывалась, попытки завязать разговор пресекала. Только Гарри удостоила легкого кивка.

— Ну что, как сладостная жизнь фотомодели? — спросил Гарри.

— Все чудненько. Живем себе. Спасибо.

Профессор в синем берете и шейном платке, черной бархатной рубашке, джинсах «ливайс» и сандалетах запрыгнул на сцену, чтобы предварить практические занятия лекцией с показом слайдов. Когда ассистент притушил свет и навел на экран первый слайд, профессор начал:

— Вот здесь мы видим, как вследствие устремленности тела вперед у модели напряглись мышцы, что и создает впечатление непреоборимого порыва. Следующий слайд, пожалуйста… Ах, это Стелла. Вот здесь опять можно видеть, как, стоит девушке выгнуть спину, мышцы начинают подтягивать полные груди вверх, что усиливает впечатление величавости и достоинства. А в данном случае ясно видно также и то, что основные линии, образующие контур тела, сходясь к центральной затененной области, обеспечивают хрупкий баланс между центробежными и центростремительными силами. Этот баланс визуально проявляется во взаимном равновесии пересекающих друг друга неправильных треугольников, которые, в свою очередь, подчеркивают угловатую легкость фигуры.