Через двадцать три минуты сирены бормотали по всему кораблю, в оповещения о повреждениях вплелись низкие ноты, предупреждающие об угрозе целостности корпуса, но Каанг не обращала на них внимания. Будет трудно, говорил Фурд, Она не хочет, чтобы мы там оказались. Каанг не знала почему, но ей было все равно. Она понятия не имела, что они увидят, когда сумеют зависнуть по левому борту «Веры», что станут делать; это уже находилось вне ее ведома. Она забыла обо всем, кроме обязанности маневрировать, нагромождая движения друг на друга, пока «аутсайдер» не остановится у Ее невидимого, левого борта. Время шло — прошло почти тридцать минут, — и каждый новый ход приближал «Чарльз Мэнсон» к цели, а каждый переворот «Веры» чуть запаздывал. Она все быстрее подступала к тому, когда станет слишком поздно.

Каанг сплела целую сеть, не выходя из окружности радиусом в тысячу шестьсот футов. Если бы она оставляла за собой видимый след, тот напоминал бы путаницу направляющих лучей. Равновесие уже исчезло, но на лице пилота не было заметно и следа радости. Ее руки превратились в смутное пятно, парящее над консолью, от их прикосновения «Чарльз Мэнсон» заходился в конвульсиях, но, казалось, Каанг по-прежнему не торопится. В помещениях корабля бормотало все больше сирен и сообщений, предупреждающих об угрозе целостности корпуса, на экране вспыхивало все больше тревожных символов, но Каанг не обращала на них внимания. С каждым движением она закрепляла преимущество, приближалась к заключительному обходному маневру, но с каждым движением в «аутсайдере» что-то взрывалось, ломалось или отказывало. Она прекрасно понимала, что делает с кораблем, не нуждаясь во всплывающих сигналах и сиренах, понимала, что он на пределе. Она собственными руками убивала его, лучше Фурда зная о том, насколько «Чарльз Мэнсон» живой.

Каанг почувствовала то, что случится, еще до того, как оно произошло. «Вера» не включила маневровые двигатели; Она сдалась.

Пилот прервала маневр, инерция медленно, по дуге протащила «аутсайдер» над «Верой», после чего он снизился напротив Ее левого борта. По всему кораблю с шипением от сжатого воздуха распахнулась аварийная упряжь. Как будто «Чарльз Мэнсон» перевел дух.

Каанг наконец остановила их на расстоянии ровно в одну тысячу шестьсот двенадцать футов от «Веры», и тогда они увидели.

Два огромных кратера в левом борте, один в районе миделя, другой около кормы, никуда не исчезли. Она не залечила их чудесным образом. По краям и внутри виднелась изогнутая сеть каркаса, а сами отверстия пульсировали прежним неназываемым цветом. Он переливался разными известными людям оттенками, но не становился ни одним из них.

Кратеры уходили по меньшей мере на пятьдесят футов внутрь корпуса. Из них уже ничего не изливалось. На поверхности можно было разглядеть обломки, но чем глубже, тем необычнее становились пробоины. В них висела тьма, казавшаяся то ли бездонной, то ли бесконечной: занавесь чего-то — не газа, не жидкости, не твердого материала — с завитками, как у муаровой ткани. Она напомнила Фурду узоры на форзацах отцовских книг.

Кратеры, пульсируя, то фокусировались, то размывались, их видимая глубина росла и уменьшалась с изменением света. Иногда они казались настолько глубокими, насколько действительно были. Иногда же проникали дальше ширины Ее корпуса, прокладывая коридоры куда-то еще, в пространство, забитое мусором. Они походили на фотокамеры, снимающие фотокамеры, снимающие фотокамеры, и так до бесконечности. А потом свет смещался, и кратеры превращались в то, чем были на самом деле; нечто такое, что никто и никогда не делал с Ней прежде.

Повреждения виднелись не только в пробоинах. Пластины обшивки по краям отверстий напоминали лохмотья, как будто ракеты не попали в «Веру», а вырвались из Нее. Темные спиральные узоры покрывали левый борт более плотно, чем правый, а ближе к месту попаданий казались еще чернее и гуще.

Повреждения были колоссальными. Но они казались чем-то большим, чем-то иным.

Что-то в этих кратерах начало беспокоить Фурда. Тахла тоже, так как, не дождавшись приказа коммандера, тот вывел на экран прежние изображения пробоин, когда ракеты только попали в Нее. Корабль исполнил просьбу шахранина и без дополнительных просьб добавил окна с данными.

Согласно им кратеры выросли в диаметре примерно на два процента, но в точности сохранили прежнюю форму, до последней вмятины, как будто настоящее изображение было лишь небольшим увеличением раннего. Они по-прежнему походили на пульсирующие раны, но те не расширяются столь равномерно. Пробоины выглядели стабильными, сбалансированными. Словно достигли гомеостаза.

«Гомеостаза», — подумал Фурд и замер, начиная понимать.

— Коммандер, — громко сказала Кир, — нам нужны приказы.

Фурда потряс холодный размеренный шок… Он должен был убить коммандера, но вместо этого постепенно и систематически распространился по всему телу, словно в нем начался тот же процесс, что и в кратерах. Как и обещал Тахл, Фурд узнал о Ней немало нового. По-настоящему нового; интимного и непристойного.

Она пожирала Себя.

— Коммандер! — Кир уже кричала. — Нам нужны приказы!

Она повернулась к Тахлу и прошептала:

— Что его гложет?

— Никаких приказов, — тихо ответил Фурд. — Никаких вопросов. Пожалуйста, выслушайте меня.

Именно так, рассказал он, Она смогла ползти через Пропасть к Шахре, хотя повреждения должны были уничтожить «Веру». Она приняла решение. В первый раз кто-то заставил Ее сражаться за собственную жизнь, и Она ринулась в битву отчаянно и страстно, выбрав вот такой путь. Цепь умозаключений привела к единственному способу.

Она превратила кратеры в контролируемый процесс самопереваривания, превращения массы в энергию.

Фурд отмел прочь все вопросы. Может, сказал он, там, откуда Она родом, так поступает любое больное существо: сует морду в рану и ест, получая силы. Может, Ее создатели, кем бы они ни были, заложили в «Веру» некое подобие этого рефлекса, как мы строим корабли по грубой аналогии себя. И нет, отрезал он, у меня нет доказательств. Откуда, если никто так и не смог прозондировать Ее? Но вы видели, что произошло с Ней после Гора 4, и я знаю, что прав.

Вопросы стихли.

Фурд вспомнил одного персонажа из книги отца, второстепенного героя из романа Диккенса, который вечно повторял: «Если я не прав, то… то съем собственную голову».[3]Полная невозможность такого события завораживала коммандера; он размышлял над строчкой целыми днями, а сейчас подумал, что если Она и доберется до Шахры вот так, ползком, то к тому времени полностью себя съест и прекратит существовать. Но нет, она выживет. Сожранное просто изменится, станет чем-то другим…

В процессе самопоглощения не чувствовалось безумия, желания искалечить себя. Он был равномерным, аккуратным и взвешенным. Она переваривала поврежденные части только для того, чтобы обеспечить себя энергией для продолжения сражения, для медленного движения через Пропасть. В Ее мотивах сквозило отчаяние, но выводы оставались холодными и обдуманными, а исполнение неизменно точным. Как и все, что Она делала.