с необычным говором, знавшие особые новогодние песни и носившие с собой обереги в виде рун или небольших, помещающихся в карманах идолов их богов? Гвен прекрасно помнила, как они благодарили её за перевязки и обработку ран, за обезболивающие зелья, за доброту, за сострадание…

Как же так вышло, что теперь они стали врагами?

Страшно было подумать, что те же самые люди, которым она спасала жизни девять лет назад, сейчас стояли под стенами её нового дома, вооружённые и готовые захватывать, уничтожать и убивать…

— Сомнений быть не может, — сказал сир Тоулл перед тем, как отправиться в битву, — это Шингстен. Они и знамён не скрывают.

Гвен боялась смотреть в окна, чтобы проверить его слова, — там кипел бой, защитники Тоулла отбивали так внезапно и коварно начавшийся штурм, а о том, как выглядит штурм, Гвен знала не понаслышке. И ей не хотелось увидеть этого снова. Да, там, на стене, среди прочих защитников был её муж… Может, если бы она увидела его, то хоть немного успокоилась, хоть как-то усмирила бы безумный страх в глубине своего сердца…

Но всё же смотреть в окно она не стала. Какая ей, в конце концов, разница, чьи там знамёна. Да и сиру Тоуллу лучше знать. От окон вообще следует держаться подальше — лучше спрятаться куда-нибудь и не высовываться, ибо замок едва ли не ходил ходуном, в него летели камни, стрелы и арбалетные болты, его стены были облеплены лестницами, по которым вверх двигался бесконечный поток вооружённых людей, а ворота сотрясались тараном. Каждый удар тарана напоминал небольшое землетрясение. Коридоры крепости то и дело озаряли огненные всполохи. Слышались крики, шум и гвалт, и с каждой минутой они становились всё громче…

Хотелось спрятаться, укрыться от всего этого, попытаться хоть как-то спастись, но Гвен не могла. Девять лет назад она обучилась мастерству лекарки и с тех пор считала своим долгом помогать больным и раненым в любых обстоятельствах, чего бы ей это ни стоило.

Госпожа Тоулл, проводив девятнадцатилетнего сына в битву, не находила себе места. Она с детьми и женщинами пряталась в подвале, и Гвен зашла к ним узнать, как дела, когда выдалась свободная минутка.

— Вы должны убежать, — сказала она, поправляя окровавленный передник. Руки немного тряслись от усталости и волнения.

— Куда бежать? — в отчаянии женщина закатила глаза и поправила серую шерстяную шаль поверх скромного платья из плотной синей ткани.

Весна уже пришла в Нолд, но пока ещё проявляла себя робко, неуверенно: сегодня, например, шёл снег и ледяной ветер выл, стучался в стёкла и пронизывал до костей. А здесь, в подвале, было особенно холодно и сыро. Во время работы Гвен даже стало жарко, и она испытала некое подобие облегчения, спустившись в прохладный подвал. Но вскоре продрогла — и не только от холода, но и от страха.

— Я уверена, что на нашем доме они не остановятся… В опасности весь Нолд, — отрешённо покачала головой госпожа Тоулл. — И я не могу бросить своих детей! Я не могу бросить их всех… — Она окинула взглядом бледных, испуганных, плачущих женщин и детей, сбившихся в кучки по углам подвала.

— Бегите все, — отозвалась Гвен, хотя и сама не знала, куда вся эта толпа может убежать незаметно для врага.

В прошлый раз, когда была война, враги добирались до самых глухих и захолустных деревенек. В одном из таких поселений, небогатом, маленьком, находящемся в отдалении от какого-либо замка или города, жила сама Гвен. А потом её родной край оказался разрушен. Деревню сожгли, большинство жителей перебили — лишь нескольким взрослым и толпе детишек удалось сбежать в неизвестность, и впоследствии Гвен ничего о них не слышала и не знала. Возможно, уйдя из занятой врагом деревни, они наткнулись на другой отряд и тоже погибли… Конечно, хотелось верить, что это не так, что они добрались до безопасного места и живы до сих пор, просто у них не было и нет возможности сообщить об этом кому-то…

Гвен выжила чудом, пережила ту войну, обрела новый дом, завела семью… И спустя несколько лет спокойствия и счастья в её новый дом пришла новая война. И никто не мог ей пообещать, что и её она тоже переживёт благополучно, без потерь и потрясений.

— Ты тоже… — вырвала её из воспоминаний госпожа Тоулл. — Пошли со мной. Неважно куда, найдём место… Давай соберём людей, которые готовы бежать, и уйдём, пока замок не взяли в кольцо!

— Я не могу. — Гвен на миг закрыла глаза, постаралась сделать голос твёрдым и уверенным. — Я должна помогать людям… Там ещё столько раненых… Вряд ли их станет меньше, — добавила она с усталой улыбкой.

«Мужа тоже оставлять не хотелось бы», — мелькнуло в голове, но вслух этого говорить она не стала. За восемь лет она так привыкла к нему, что уже не мыслила без него своей жизни. Он был её жизненной опорой — глупо это отрицать. Хотя она не чувствовала к нему никакой любви даже сейчас, спустя годы брака, — лишь семейную привязанность и благодарность за всё, что он для неё сделал. Но не любовь. Гвен думалось, что сердце её навсегда было отдано одному-единственному мужчине — и, увы, это был не её муж.

— Да ты еле на ногах стоишь! — воскликнула госпожа Тоулл. — Присядь.

Гвен покорно села, хотя ей следовало, уговорив свою хозяйку на побег, вернуться к раненым и продолжать работать. Лекарь в замке был всего один; ему, конечно, помогали служанки и кухарки, более-менее разбирающиеся в лечебных травах и умеющие перевязывать раны. Поэтому Гвен хотела вернуться к ним как можно быстрее, чтобы спасти как можно больше раненых, а умирающим обеспечить спокойную и безболезненную смерть. Она ценила свои умения, знала, на что способна, и понимала, что, кроме неё, на это был способен только лекарь.

Гвен не сразу заметила, что госпожа Тоулл заботливо накинула на её трясущиеся плечи свою шаль, хотя сама тут же зябко поёжилась и обняла себя.

— Кстати, а… — Гвен тревожно огляделась и вздрогнула — внутри сначала стало холодно, а потом нестерпимо горячо от испуга. — А где Генри?

Госпожа Тоулл взглянула на неё большими глазами.

— Я думала, он где-то с тобой…

Гвен закрыла лицо руками. Её ладони были испачканы в крови, но она не боялась заляпать лицо. Когда начался штурм, она велела сыну идти с госпожой Тоулл в убежище… Всё это время она была спокойна за него, зная, что он в хоть какой-то безопасности, что он не один… А он не послушался!

Муж, Алан,