– А мы под зонтом. – Ангелина потерлась виском о поросший щетиной подбородок супруга.

– Ну-у-у! Что там ваш зонт? Не помощник. Сапоги-то хоть есть?

– Нет.

– Так ведь и знала, – торжествующе ухмыльнулась старуха. – Ох-хо-хо… Навроде и взрослые, а как приглядисси, все дети малые. Это же надо: ехать осенью на село без сапог. Може, вы думали, что тута асфальты для вас проложили? Не-е-ет, мои милые, и не надейтеся. Лужи здесь тока. И грязь по колено… Пойдем-кась со мной. – Хозяйка поманила за собой Леонида, и тот послушно вскочил с дивана. – Поднимисси щас на чердак. Там и плащи должны быть, и болотники дедовы. Ежели на тебя, конечно, налезут. А на девку твою еще с лета от Нинки сапожки оставши. Таки красненьки. На-а-айдешь. У самой лесенки должны лежать, недалече… Ох-хо-хо, детки, детки. Одне с вами бедки…

Уже меньше чем через час и Ангелина, и Леонид были экипированы не хуже местного пастуха – дурачка дяди Вани Данилова. На ней – резиновые сапожки, пришедшиеся как раз впору, тесные старые джинсики – тоже Нинкины, как объяснила хозяйка, – и немного великоватая болониевая куртка, у которой пришлось подвернуть рукава. На нем – почти ненадеванные болотные сапоги и длинная, до земли, дождевая накидка. В дополнение к ней Леонид откопал на чердаке выцветшую драную шляпу с обвисшими полями и в ней весьма смахивал то ли на конокрада-цыгана, то ли на пропившегося бродягу из американского вестерна.

Короче, когда они, такие «нарядные» (вдобавок еще и под цветастым японским зонтом), шествовали под ручку через поселок, то никак не могли не привлекать к себе повышенного внимания мающегося от скуки местного населения. Зачуханные доярки и безработные трактористы, расхлябанные нимфетки и их подвыпившие ухажеры, старушки в теплых платочках и старички с потухшими «беломоринами» в зубах – все провожали их долгими любопытными взглядами и перешептывались между собой, безуспешно пытаясь найти ответ на вопрос: «И что за напасть пригнала этих двоих городских в их глухомань на зиму глядя?»

Даже Леонид с Ангелиной были совершенно уверены в том, что им наконец удалось оторваться от свихнувшегося Константина, и теперь можно расслабиться, отдохнуть от головняков в тихом омуте российской глубинки.

Ах ты ж, сермяжная благодать российской деревни… Ах ты ж, неведомая натура русского человека, неискоренимого оптимиста, не заглядывающего вперед дальше вечера текущего дня и не желающего креститься до тех пор, пока над башкой не бабахнет оглушительный гром.

Еще было время перестраховаться и запутать следы окончательно. Но гораздо проще было зажмурить глаза, заткнуть поплотнее уши и убедить себя в том, что все неприятности уже позади.

Остается только беззаботно убивать время на полном пансионе у хлебосольной бабы Маруси. Париться в баньке. Дышать свежим воздухом. Укреплять здоровье парным молочком. И лишь иногда спускаться из этого рая на землю за тем, чтобы с почты дозвониться до Хопина и спросить: «Как там дела, Аркадий Андреевич? Не изловили еще этого… уголовничка?» И наконец когда-нибудь услышать долгожданный ответ: «Все нормально, ребята. Поймали (лучший вариант – пристрелили) вашего мстителя. Можете возвращаться домой».

– …и тогда вернемся домой отдохнувшими, подзаряженными энергией, очистившими легкие от проклятого смога. А то ведь это не дело – уже больше трех лет никуда не высовывать носа из Питера. Даже дачу в Лисьем Носу распотрошили… А ведь знаешь, – Ангелина как можно теснее прижалась к супругу, – правильно говорят, что во всем всегда можно найти и положительные черты. Вот мы, например. Не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло; не согнал бы нас твой брательник с насиженного местечка, так неизвестно еще, когда бы сами собрались проветриться где-нибудь на природе. А теперь… оглядись только, хорошо-то как, Ленчик! Даже дым из труб здесь пахнет иначе, чем в городе. И почти нет народа. Кстати, раньше, когда я отдыхала здесь летом, эта улица к вечеру, особенно если была хорошая погода, всегда бывала забита людьми. В основном, дачниками. Они сбивались в небольшие компании и бродили из одного конца поселка в другой. Бренчали на гитарах, горланили песни, иногда отправлялись на Шошу купаться. Вокруг крутились местные парни на дешевеньких мотоциклах, приставали к девчонкам, стреляли курить, наскребали на бутыль самогона. Потом к клубу подтягивалась молодежь из Соматова, Коноплева, Татарок, других деревень. Без интереса, просто затем, чтобы убить время, смотрели какой-нибудь нудный совдеповский фильм – как сейчас помню, билет стоил десять копеек. Потом, если кто-нибудь приносил магнитофон, устраивали танцы. А после них отправлялись в бор на костер. Или разбредались парочками по сеновалам. – Ангелина вздохнула. – Вот только я ни разу не бывала на этом костре. И никогда не ходила вечером в клуб.

– Что, – усмехнулся Леонид, – вместо костра или клуба боялась тоже угодить на какой-нибудь сеновал?

– Нет. Как раз на это мне было глубоко наплевать. Но этого панически боялись мои мамаша и бабушка. Они почему-то были уверены в том, что я только и жду удобного момента, чтобы свернуть с праведного пути и погрязнуть в разврате. Был у них такой один на двоих общий пунктик… Даже не пунктик, а помешательство. Хотя я не подала им ни единого повода, чтобы подозревать меня в чем-нибудь нехорошем. Впрочем, было бы только желание, а повод найдется всегда. Как-то раз произошел такой случай: мы в деревне купались на Шоше с подружками. Пришли знакомые парни, присоединились к нам. Целой компанией мы валялись на пляже, резались в карты, прыгали в воду. И тут на берегу возникла моя мамаша… О Господи, Ленчик! Какой был скандал! В чем она только меня не обвиняла! Можешь представить себе, – звонко рассмеялась Ангелина, – какая развратница! Купалась в речке рядом с мальчишками! Кошмар! Мамаша тогда выволокла меня на берег за волосы. А пока я одевалась, нарвала крапивы и всю дорогу до дома хлестала меня по голым ногам. Так и гнала через поселок. У всех на виду. Представляешь, позорище!

Леонид расхохотался.

– Я бы на твоем месте послал мамашу подальше. А потом учинил бы какой-нибудь акт неповиновения. Короче, шизанутые мамочка с бабушкой получили бы достойный отпор.

– Тебе проще, – вздохнула Ангелина. – Ты как-никак мужчина. А чего можно ждать от пятнадцатилетней маменькиной дочки? Впрочем, мамаше я тогда все-таки отомстила. В общем, неделю мне пришлось отсидеть под домашним арестом. Потом я все-таки получила свободу. Как обычно – до девяти вечера. Но использовала ее по полной программе. Здесь в деревне отдыхал один паренек из Москвы, Олег. Я ему нравилась. И вот в первый же день, как вышла из-под ареста, я предложила ему пойти погулять в березовой роще – мы сейчас туда сходим. Когда мы с Олегом добрались до рощи, я ему сказала: «Милый Олежа. Вот она я. Стою перед тобой вся твоя, готовая на все. Раздевай меня и делай, что пожелаешь. Я хочу, чтобы первым у меня был ты».

– И как он? Не отказал?

– И не подумал. Все оформил по полной программе… А как же мне тогда было стыдно, когда он меня раздевал! И как было страшно! И больно, когда… ну, сам понимаешь. Зато потом мне стало так хорошо, как еще никогда не было в жизни. Я просто таяла у него в объятиях. Я мечтала лишь об одном: чтобы это никогда не кончалось. Потом, наверное, еще целый месяц, пока я не уехала в Питер, мы это проделывали почти каждый день.