Моше Мендельсон был не единственным еврейским мыслителем, принесшим ценности Просвещения говорящему на идише народу. Но качество его вклада и почет, которым он пользовался как среди неевреев, так и среди евреев, ставили его на голову выше всех его современников. Он был даже удостоен сокращенного наименования Рамбаман[225]– верный знак восхищения и уважения.

Но этот великий гений, помогавший идишской цивилизации найти достойное место среди народов – основателей современного европейского мира, был настолько подвержен социальным предрассудкам и антагонизму между немецкой и славянской половинами идишского мира, что дошел до очернения большей части собственного народа. Можно сказать, что он невольно начал процесс, который постепенно привел к тому, что идишская цивилизация была вычеркнута из истории.

Камнем на пути любого прогресса для него был сам язык идиш. «Чистый язык» был для него основой культуры; немецкий, как и его другая любовь, иврит, был бесконечно выше идиша, всего лишь жаргона, «не внесшего ни крупицы в бессмертие простого человека». Столетия «нелепых талмудических споров» лишили его народ правильного восприятия оригинальной ивритской поэтики Библии, поэтому для блага своих детей он потратил восемь лет, переведя Тору с иврита вместе с комментариями на немецкий. Это был первый прямой перевод с иврита на европейский разговорный язык, по словам Мендельсона, «лучший перевод и объяснение Святого Писания, чем у них был раньше. Это первый шаг к культуре, от которой, увы, мой народ держался на таком расстоянии, что можно прийти в отчаяние по поводу возможности его исправления». Он обещал себе «великие результаты от использования чистого немецкого языка среди моих братьев».

Германизация евреев, верил он, ускорит их эмансипацию и сделает их полноправными гражданами. Пока евреи говорят на идише, пока славяно-идишская культура продолжает владеть восточноевропейскими еврейскими массами, остается мало надежды на их усовершенствование. Он поддерживал учреждение Свободной еврейской школы в Берлине с современной программой, но не мог предполагать, что из этого получится. «Лицо высокого ранга», саксонский дворянин и дипломат граф Рохус Фридрих цу Линар (известный тем, что он ввел в Пруссии моду на катание на коньках) в 1770 году пришел к нему с предложением учредить еврейское государство на Святой земле. Мендельсон отверг эту идею, пессимистически полагая, что после долгих лет угнетения еврейский народ потерял способность «двигаться под воздействием духа свободы и даже присоединяться к силам, выполняющим такую великую миссию». Однако с поразительной проницательностью он предрек, что независимое государство детей Израиля может появиться только «в результате общеевропейской войны, иначе оно будет, несомненно, захвачено одной из держав».

Он не предвидел, к чему приведет поощрение «чистого» немецкого языка. Он верил, что возможен говорящий по-немецки, но обладающий национальным самосознанием еврейский народ. Он не был сторонником ассимиляции, но смотрел на говорящих на идише свысока, как на культурно отсталых, и у него не было времени для тех, кто хотел считать себя немцами еврейского вероисповедания и, подобно поздним ассимилянтам, быть «евреями у себя дома и человеческими личностями снаружи». Он не смог признать силу языка в изменении национального самосознания, не смог понять, что, принимая немецкий язык, бывшие носители идиша сделаются прежде всего немцами, а евреями будут (если будут вообще) лишь только во вторую очередь. Как ужаснулся бы этот набожный ученый, если бы узнал, что большинство его потомков, включая огромное количество немецких евреев из всех слоев общества, будут использовать его имя и репутацию для оправдания своего обращения в христианство.

Какую боль доставило бы ему то, что множество других будут взывать к его памяти, чтобы сменить строгие правила ортодоксии на реформистский иудаизм, помогающий сохранить почтенные немецкие буржуазные ценности. Каким опустошительным было бы для него обнаружить, что его рационалистические аргументы в пользу истинности религии были полностью перевернуты развитием знания и привели многих к прямому атеизму. «Если бы наши души были смертны, разум мог быть сном, – писал он в “Федоне”. – Мы были бы как животные, способные лишь искать пищу и погибать». После Дарвина, когда люди стали верить, что человеческие существа действительно подобны животным, аргументы Мендельсона были поставлены с ног на голову: если мы подобны животным, нет более смысла верить в бессмертие души.

В то же время Моше бен Менахем Мендель не мог предвидеть последнего и окончательного раздела Польши в 1795 году, через девять лет после его смерти, которое бросило массы европейских евреев в негостеприимные руки абсолютистских государств Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых. Гарантия гражданских прав австрийским и немецким евреям при условии, что они оставят свои язык, обычаи и национальную идентичность, задвинула остатки идишской цивилизации на задворки габсбургской Галиции и на восток, под беспощадную власть России. Не предвидел он и того, что романтический национализм с его пропагандой бредовой идеологии крови и почвы, мистической связи между народом и его землей, впоследствии приведет к лозунгу «Одно государство, один народ, один вождь» (Ein Reich, ein Volk, ein Führer) в стране, где места евреям не будет вообще.

Но возможно, Мендельсон улыбнулся бы, узнав, что Гаскала – еврейское Просвещение, для которого он был одновременно зачинателем, продуктом и ведущим представителем, – будет приветствоваться угнетаемыми людьми Восточной Европы, говорящими на идише, что любимый им иврит будет здесь возрожден и вскоре станет повседневным языком детей Израиля. И он наверняка посмеялся бы, узнав, что те, кто, следуя его примеру, презирал идиш и народные обычаи, в один прекрасный день окажутся ответственными за попытку поднять его, хотя и на короткое время, до уровня литературного языка мирового значения. И настолько, что однажды поколение евреев, говорящих на национальных языках Европы, образованных выше любого уровня, который мог себе вообразить Мендельсон, будут в романтической ностальгии мечтать об этом «культурно отсталом» образе жизни.

Поглотив польско-литовские территории, Россия, Третий Рим, бастион восточного христианства, унаследовала огромное еврейское население, считавшее себя отдельным народом, с собственным языком, но без родной земли, со своей собственной администрацией, но без центрального правительства.

Этот «еврейский вопрос», служивший камнем преткновения для всех самодержавных и абсолютистских идеалов империи, мог быть решен лишь путем насильственной ассимиляции и абсорбции основным населением этих своих-чужих. В следующее столетие все усилия царей, использовавших и кнут, и пряник, были направлены на то, чтобы убедить говорящих на идише, что они суть русские, но слишком упрямые и обманутые, чтобы признать свою истинную идентичность.

Первым шагом был запрет въезда с польских территорий в собственно Россию, где любое еврейское присутствие было запрещено в течение сотен лет. Так возникла черта оседлости, по одну сторону которой пролегала большая часть Российской империи, а по другую – малонаселенный крайний юго-восток Украины и Причерноморье, где евреям разрешалось жить[226]. С этого времени говорящий на идише мир стал большой открытой тюрьмой.