Единственным выходом, доступным для еврейского писателя в Восточной Европе, который желал обратиться к большей части своего народа, было использование идиша, повседневного разговорного языка. Но здесь была своя трудность. Как и другие мыслители Просвещения, эти писатели мало знали историю и не были осведомлены о богатствах идишского прошлого. То немногое, что они знали, они полностью презирали. Как самодостаточные художники, они хотели заменить то, что считали вульгарным народным творчеством, подлинной литературой, желали, чтобы на смену «Бове-бух» пришли романы, на смену хасидским притчам – рассказы, а «бессмысленный и унизительный» средневековый эпос сменился дидактической сатирой.

Но в ответе за недостатки, которые маскилы пытались исправить, был не только презренный жаргон. Сам язык идиш был слишком ограниченным, чтобы полностью выразить жизненные переживания, которые писатели жаждали исследовать. Будучи еще молодым человеком, Перец стремился отбросить религиозные условности своего ортодоксального религиозного воспитания и с горячностью поговорить о своих чувствах. Но, писал он,

с кем мог я говорить обо всем этом? Кому мог я излить свои жалобы на разруху в моем уме и на мертвость в моем сердце? Людям, окружавшим меня? У меня не было даже языка, чтобы говорить с ними. Я не мог выразить эти вещи на идише, потому что у меня для этого не было слов на идише. Я не мог даже говорить об этом с самим собой, если пытался.

В течение столетий литературный стандарт устанавливался западным диалектом идиша, смотревшим на высокий немецкий язык как на образец. Теперь, когда западный идиш был оторван от славянского разделом Речи Посполитой (кроме Галиции, никогда не признававшей, что она уже не часть Польши), евреи западной части гейма вслед за Моше Мендельсоном стали отказываться от своего традиционного языка в пользу немецкого. Потребовалось создать стандарт языка, основанный на восточном идише. Более того, у самого этого диалекта было несколько различных вариантов, из которых, возможно, самыми важными были северный литовский, центральный польский и юго-восточный украинский.

Чтобы общаться с массами, нужно было создать общий восточный литературный идиш, который был бы понятен везде, где его читали. (Впоследствии его стали называть клал шпрах, «народный язык».) Таким образом, прежде чем чего-либо достичь в своих сочинениях, идишский писатель должен был выковать для себя орудия труда – слова, идиомы, образы и фигуры речи.

В первой поэме Переца на идише «Мониш», опубликованной в «Еврейской народной библиотеке» Шолом-Алейхема, поэт жалуется на трудности своей задачи. Насколько лучше было бы, писал он, если бы поэма была сочинена

…Не на идише, жаргоне:

В нем ни нужных слов, ни тона,

В нем нет слов для зова пола,

Чувства и любовь в загоне.

Идиш весь – сарказм и колкость,

И слова в нем, словно плети,

Бьют они, как стрелы с ядом.

Смех в нем полон многих страхов,

И во всем его звучанье

Слышим мы лишь горечь желчи.

<…>

Я на идише не слышал

Слова теплого ни разу[232].

К литературным проблемам прибавилось беспокойство о реакции друзей, коллег и родственников. Неслучайно два из трех великих писателей скрывались под псевдонимами. Шалом Рабинович признавался, что он выбрал псевдоним Шолом-Алейхем, чтобы его семья не знала, что он пишет на презренном жаргоне. Шалом Янкель Бройдо изменил свою фамилию на Абрамович – возможно, чтобы избежать призыва в русскую армию, – и успешно публиковался под этим именем на иврите. «Как я был растерян, – писал он, – когда думал о том, чтобы писать на идише, потому что боялся, что это запятнает мою репутацию»[233]. Поэтому, посылая свой первый рассказ в новый идишский журнал, только что отпочковавшийся от ивритского журнала «Ха-Мелиц», он обозначил повествователя как Сендерле Мойхер Сфорим, «Маленький Сендер-книгоноша» – по имени реального книгопродавца, которого он с любовью помнил с детства. Но «Сендер» является идишским вариантом имени «Александр», и редактор издания Александр Цедербаум решил, что это насмешка над ним, и без согласования с автором изменил его подпись на «Менделе Мойхер Сфорим». Под этим именем Шалом Абрамович достиг литературного бессмертия.

Главная социальная цель этих «просвещенных» писателей состояла в том, чтобы убедить своих говорящих на идише соотечественников оставить свой традиционализм, свою привязанность к средневековому образу жизни и влиться в современный мир. Их главным оружием были насмешка и сатира. Достаточно пролистать прекрасный сборник идишских рассказов «Ни одна звезда не является слишком красивой», переведенных на английский язык[234], где почти на каждой странице содержатся нападки на идишских евреев, идишские обычаи и идишские манеры. Например, рассказ Менделе «Маленький человек» представляет собой подробный индекс продажности и несправедливости, присущих польско-еврейскому обществу. Тон рассказа улавливается с первых же строк, гласящих, что главный герой Ицик Авром, он же Маленький человек, родился в городе под названием Ипокрития (лат. Лицемерие). А в рассказе «Сим и Иафет в поезде» о поездке по железной дороге писатель не удерживается даже от нелицеприятного сравнения евреев с неевреями:

Евреи суетятся и шумят, карабкаясь при входе, в ужасе от того, что могут пропустить отправление поезда – Боже, помоги нам! И все время, пока мы раболепствовали перед кондукторами, как бы умоляя их: «Пожалуйста, пожалейте нас, позвольте нам поехать!», пассажиры-неевреи беспечно прогуливались взад и вперед по платформе, заложив руки за спины, и только когда прозвенел третий звонок, они расслабленно поднялись в вагон. Откуда такая разница?

В пьесе Айзика Мейера Дика «Город мужчин», описывающей панику после царского указа, направленного на уменьшение еврейского населения путем запрета ранних браков среди евреев, мы читаем описание протеста еврейских жен:

Видите ли, каждая женщина вспоминает, как она развелась к шестнадцати годам, или, по крайней мере, к этому времени ее брак зашатался. И как же, ее дочь к этому возрасту еще не выйдет замуж!

Если персонажи вызывают симпатию автора, они часто представляются жертвами абсурдной, патологической культуры. Например, рассказ Переца «Каббалист» (написан в 1891 году на иврите и переведен автором на идиш) о бедном ребе и его единственном ученике является иллюстрацией к старой шутке о раввине, настолько бедном и голодном, что, если бы он не постился по понедельникам и четвергам, он бы умер от голода. В конце рассказа Переца студент умирает. «Поголодав еще немного дней, – вздыхает ребе, – он бы умер легкой смертью, с поцелуем Господа!»