Между тем, трактор нырял по вырубке, без усилий тащил за собой непривычный груз. Петя назвал «якорь» игрушкой. Рыхлить землю не хлысты возить. Пока соберешь в пачку шесть кубиков, семь потоп сойдет. А пока дотащишь до эстакады?.. «Якорь» чудесно устроен. Одни железки. Скрипят, тарахтят, глядишь, налетят на валун и развалятся. Пахать придется пятидневку. По два часа после работы. Без всякой оплаты. Так просил Михаила Кузьмич. Он, Петр Захаров, не отказывается, хотя очень устал после своей работы. Кованен похвалил: «По-комсомольски поступаешь» и просил не подвести. И мастер просил сдержать слово. А когда он, Петр Захаров, подводил или отказывался от своего обещания?.. На восьмом Виктор пашет. Посмотрим, кто больше сработает…

«Чего он разорался?» — недоумевал Парфенов, когда остался на вырубке один.

На восьмом участке Анастасия Васильевна увидела Баженова. Он стоял на высоком берегу реки Отрады. Она подошла к нему. Он улыбнулся, кивнул головой на трактор Виктора Пеллинена:

— Поздравляю. Наконец-то. Ваш «якорь» мне нравится. Несложное орудие. Но для Хирвилахти два «якоря» не спасение.

— Да, конечно. Два — это очень мало, почти ничего, — согласилась Анастасия Васильевна. — Но мы рады и этому.

Она задумчиво смотрела на бурливую реку, на вскипающие на камнях белые гребни волн. По воде неслись бревна. Они вертелись, сталкивались, тонули и снова всплывали. Молевой сплав! Хороша река! Ее цвет непрестанно меняется. Она то густо-синяя, то голубая, то почти черная. Течение быстрое, вокруг порогов растут и тают хлопья пены.

— Сплав идет хорошо, — довольно заметил Баженов, наблюдая за плывущим на восток лесом.

Над крутым обрывом стояла древняя старуха-сосна. Она потемнела от времени, кора ее потрескалась, местами облезла. Обнаженные корни вросли в каменистую почву и сами казались каменными. Сосне было лет двести пятьдесят. Лес вокруг был вырублен. Анастасия Васильевна смотрела на сиротливое дерево. За рекой — серая извилистая равнина. Пустыри. Далеко-далеко отодвинулись заречные леса, синяя зубчатая полоса тонет в дымке. Сколько заброшенной лесной земли!

Анастасия Васильевна вздохнула. Да, Баженов прав: два «якоря» не спасение.

Баженов пошел по берегу реки, по течению. Его беспокоил сплав у деревни Отрада, где река делала крутой поворот. Анастасия Васильевна осталась у древней сосны и со стесненным сердцем глядела на давние вырубки — необозримые пространства, покрытые дерном, кустарником. Сколько лет будет ждать эта мертвая пустыня, чтобы ее оживили буйные леса, посеянные человеком.

Приехал Зайцев. Трактористы уже закончили свою добровольную работу. На вырубку пришли объездчик и дядя Саша. День незаметно сменился светлым вечером. Зайцев осматривал «пашню», цеплялся сапогами за лапы пней, прикидывал, сколько успеют трактористы за пять дней.

Дядя Саша поднес ему ковшик с березовым соком. Зайцев выпил, поблагодарил.

— Оно, конечно, спасибо управлению, — начал спокойно Рукавишников, сбивая мох со стальной лапы «якоря». — Плужок дали, а лошадок нету. Надежда была на леспромхозовские трактора, однако окромя Куренкова, никто на подмогу не вышел. Этими «якорями» да полный день работать две недели кряду. Рабочим Куренкова спасибо за помощь. Сколько сработают, все наше. Однако нельзя нам успокаиваться. Наше хозяйство здорово запущено.

— Да, конечно, — вздохнул Зайцев. — Что поделаешь? Общее положение такое. Да…

На склад пришел порожняк за древесиной. Анастасия Васильевна, Парфенов и Зайцев сели в вагончик. Рукавишников пошел ночевать к дяде Саше.

Вечером Куренков явился в лесничество к приятелю.

— Ну, Гаврюха, великий пост кончился, — хитро подмигнул он, выставляя на стол бутылочку «столичной». — Выпьем за твое выздоровление. Где рюмки?

— В тумбочке. Только уговор: без песен.

— Я понимаю, Гаврила. В этих хороминах — ни простора, ни воли. Давай-ка, соберем твое барахлишко, да и махнем в твою избушку на курьих ножках.

— Нет, Михайла. Я, пожалуй, здесь останусь. — Парфенов поставил на стол сковороду жареных окуней.

— Здесь? На всю жизнь? — удивился Куренков.

Парфенов молча кивнул головой.

— Под контролем начальства?

На шутку друга Парфенов ответил серьезно, что он хочет жить с людьми. Куренков налил в рюмки водки.

— Выпьем, Гаврила, по такому случаю.

Друзья чокнулись.

— Послушай, Михайла, — начал Парфенов, любивший поделиться с другом своими мыслями, единственным человеком, которому он выкладывал все, что ему приходило в голову. — Думал я, думал, почему ликвидировали Министерство лесного хозяйства и не нашел ответа. Размышлял я и над таким вопросом: почему лесная промышленность не отвечает за состояние леса на вырубках. Твой Любомиров сегодня подчеркнул: на нас, мол, не надейтесь, министры у нас разные, наш рубит, ваш сеет, управляйтесь, мол, сами. Будь у вас и у нас общий министр, приказал бы он твоему Любомирову отвечать не только за лесозаготовки, но и за будущий лес. Вырубил, товарищ директор, лес, не забудь вместе с лесоводами посеять новый.

— О, да ты министерская голова! — рассмеялся Куренков, намазывая ломтик хлеба горчицей. — А я и не знал, с кем дружбу веду.

— С тобой серьезно не поговоришь, — махнул рукой Парфенов и придвинул к себе сковороду с рыбой.

За стеной забренчала гитара. Коля запел: «Летят перелетные птицы». Куренков слушал, устремив погрустневшие глаза в одну точку.

— Михайла, эту мы можем. Без шума, пристойно.

— Давай, — встрепенулся Куренков.

— «А я остаюся с тобою, родная навеки страна», — хрипловатым тенором подтянул Парфенов невидимому Коле, густой бас Куренкова помог ему: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

— Хорошо поют, — вздохнула Матвеевна, опуская вязанье на колени.

47

На Отрадненском пункте устанавливали погрузочный автокран. Когда все монтажные работы были закончены, Любомиров не стал дожидаться, пока погрузят древесину на платформы, пошел пешком напрямик через вырубки, в сторону Краснолесья, где недавно было начато строительство верхнего склада и магистрального волока.

Погода стояла обычная для весенних дней в Карелии: солнце и дождик вперемежку, но в природе, все-таки, чувствовалось вешнее тепло. На полянах пробивалась первая трава, вышли на свет несмелые подснежники, на ольхах обозначились красно-коричневые сережки, а у осины заметно разбухли ночки. Любомиров любил в одиночестве бродить по лесу, и хотя служебные заботы все время были с ним, он все же отдыхал в привычном ему с детства лесном мире. Он изредка останавливался, смотрел в лазоревую глубь неба, слушал крики перелетных птиц, безошибочно определял журавлиные караваны, утиные стаи, вереницы диких гусей. Под его сапогами хрустели сучья, ветки, шелестела хвоя срубленных сосен. Часто ему попадались срубленные и брошенные рабочими тонкие сосны и ели. Вырубка была так захламлена, что затрудняла ходьбу. «Не зря лесоводы обижаются! Клочка чистой земли не увидишь. Добра пропадает на немалую копейку. Надо поговорить с нашим народом», — подумал Любомиров, чувствуя усталость от путешествия по захламленной лесной земле.

За вырубкой началась полоса нетронутого леса. Любомиров достал