Энсель склонил голову, не в силах выразить свои чувства словами. Руки Джеффрэя так сильно дрожали, что он не мог справиться с застежками кожаного сундучка. Камбер подошел, взял его у Джеффрэя, сам открыл и откинул крышку. Внутри оказалось все необходимое для евхаристии.

– Это прекрасная идея, Джеффрэй, – пробормотал он, почтительно касаясь маленького золотого потира и дискоса. – Мне следовало бы подумать об этом самому. Это поможет нам собраться с мыслями, чтобы обдумать наши планы..

Джеффрэй с сомнением покачал головой.

– Сейчас я не уверен, Алистер. Может быть, это и не было такой уж прекрасной идеей. Я даже не захватил облачения, так спешил удалиться от этой кровавой бойни. Ты думаешь, он простит нам это?

– Конечно, – мягко ответил Камбер, когда Йорам очнулся от оцепенения, чтобы принять покровец, протянутый отцом.

– Но мы не знаем наверняка, можно ли служить на этом жертвеннике, – продолжал Джеффрэй. – Мы даже не знаем, служили ли эйрсиды мессу такой, какой мы ее знаем сейчас.

Видя его нерешительность, Эвайн подошла к архиепископу сзади, положила руки на плечи и прижалась щекой к спине.

– О, Джеффрэй, я уверена, все было именно так, как теперь, – Рис взял сундучок и лампу, чтобы Йорам расстелил покров на жертвеннике. – Но даже если и нет, по-моему, этим стенам давно пора услышать слова мессы. Эти станет обрядом памяти Дэвина.

Даже Джеффрэй со своей нерешительностью ничего не мог возразить, он просто смотрел, как Йорам положил распятие, поставил две полусгоревшие свечи в простых деревянных подсвечниках, провел над ними руками, воспламеняя их, и потушил лампу.

Камбер вынул и поставил на алтарь потир и дискос, затем извлек из сундучка плоскую металлическую коробочку, а из нее – четыре просфоры и осторожно положил их на плоскую золотую тарелку – дискос. Йорам достал обтянутые кожей стеклянные кувшины с водой и вином и поставил их рядом. Камбер встряхнул изрядно помятую узкую пурпурную епитрахиль и с легким поклоном положил ее на дрожащие руки Джеффрэя. Несколько мгновений Джеффрэй смотрел на епитрахиль, затем покачал головой.

– Не могу, Алистер, – прошептал он. – Да простит мне Бог. В первый раз с тех пор, как принял священный сан, не могу. Я видел, Алистер! Мне пришлось смотреть, как они четвертовали его тело! В моем сердце не осталось милосердия к ним. Господи, я любил этого мальчика как родного сына!

– Я тоже, – прошептал Камбер.

С этими словами он принял епитрахиль из негнущихся пальцев Джеффрэя, коснулся ее губами, надел, словно лунатик, отошел к западу и ждал, пока остальные соберутся вокруг него. Он указал Джеффрэю на место слева от себя, поставив Риса между ним и Энселем. Справа встали готовые прислуживать ему Эвайн и Йорам, Внешне спокойный Джебедия встал напротив, присоединившись к ошеломленному Грегори и Джессу.

– In поmine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, – прошептал Камбер в то время, когда его рука очертила знак его преданности, знакомые слова обряда придавали ему мужества. – Introibo ad altare Dei.

– Ad Deum qui laetificat juventutem meam, – ответили остальные.

Я подойду к алтарю Господнему и к Господу, который дает мне радость в этой жизни…

– Judica me, Deus. – продолжал Камбер. – Воззрись на меня, о Господи, и уведи меня от тех, кто несправедлив и лжив.

– Quia tu es, Deus… В Тебе, о Господи, моя сила. Почему Ты выделил меня? И почему печаль переполняет меня, – отвечали остальные.

Они служили в память о Дэвине. Они хотели, чтобы значение каждого слова пересилило их горе и возродило их для борьбы. В ту ночь у них не было книги, по которой можно было бы читать, поэтому каждый сказал то, что помнил и что имело для него какое-то значение в их общей печали, что-то для надежды, силы и мужества, для движения вперед.

Камбер служил по обычаям Ордена святого Михаила, подавая причастие каждому участнику обряда. Он опускал священный хлеб в благоговейно протянутую руку, за ним следовал Йорам с чашей. Когда они закончили, Камбер обрел покой, позволивший почти забыть о горе. Теперь по крайней мере он знал, что смерть Дэвина не была напрасной.

* * *

Той же ночью Энсель вернулся в Грекоту вместе с Камбером и Йорамом. Теперь, когда указ регентов был разослан, в Гвинедде не осталось места, где последний граф Кулдский мог бы показаться, не опасаясь за свою жизнь. А появление нового монаха в большом доме епископа останется незамеченным. После того как в его волосах была выстрижена тонзура, а сами они были перекрашены в светло-каштановый цвет, Энсель был представлен общине Грекоты как брат Лоркэн, писец-михайлинец в штате епископа Алистера. Смены одеяния и цвета волос оказалось достаточно, чтобы спрятать Энселя и без помощи волшебства.

Отец Вилловин и остальные члены братства оказали новому писцу теплый прием. Никого не смутило приглашение новичка уже на следующий день после праздничной мессы в капитуле в епископские покои для праздничного обряда в честь дня святого Михаила в обществе Алистера Каллена и его секретаря. Всем было известно, что михайлинцы держатся вместе, особенно в такой важный день. Камбер же и Йорам с выгодой использовали это время для того, чтобы посвятить Энселя в тонкости монашества и устава Ордена, членом которого он притворялся. В несколько дней он узнал достаточно, чтобы свободно общаться со священниками и монахами, не вызывая подозрений.

Остальные участники поминовения вернулись в свои дома, в следующие дни и недели они более старались не привлекать внимания. Теперь, когда отпала необходимость наблюдать за Дэвином, Грегори в Эборе начал потихоньку готовить переезд своей семьи из Гвинедда. Сам Он был намерен возвращаться по всем делам Совета. Джебедия вернулся в Аргод, чтобы попрощаться со своими братьями. Рис и Эвайн провели праздник святого Михаила в Шииле со своими детьми, омрачив торжественный день сообщением о смерти Дэвина. Тиэг был еще мал, чтобы понять, что случилось, а восьмилетняя Райсил все время плакала.

Джеффрэй был в Ремуте, чтобы на следующее утро вместе с архиепископом Ориссом служить в соборе святого Георгия. Однако ночью он выскользнул из своих апартаментов в резиденции Орисса и пробрался в мало кому известный Портал в ризнице собора, откуда перенесся в аббатство святого Неота в свой старый Орден.

Всю ночь отец Эмрис и старейшины гавриллитов обсуждали нападение на принцев и суд короля Элроя. Когда Джеффрэй предстал перед Камберианским советом на следующей неделе, он рассказал о растущем беспокойстве братии. Гавриллиты считали, что если заговор дня святого Михаила (как его теперь называли) подвел людей к решающей черте, то деринийские религиозные общины должны одними из первых испытать на себе гнев регентов. Кроме того, Ордена станут главной мишенью как центры обучения и развития деринийских способностей.

Следовало побеспокоиться и о других – Варнаритской школе, Хлентиете неподалеку от Коннаита и недавно образованной школе рядом с Найфордом, которая уже была однажды сожжена, и Совет проследил, чтобы все были предупреждены. Камбер и Джеффрэй, пользуясь епископским саном, помогли религиозным общинам разработать планы бегства. Оставалось только надеяться, что, прежде чем случится самое худшее, останется время на исполнение этих планов.