Но вот Пьетро и Деде вернулись, судя по всему в хорошем настроении. Вечером девочки уселись вокруг Пьетро, а он рассказывал им, что теперь будет работать в большом красивом здании из красного кирпича, у входа в которое стоит памятник одному синьору. Памятник потемнел от времени, потемнело и лицо синьора, и его фигура, все, кроме одного ботинка, который студенты, проходя мимо, трут, потому что считается, что это принесет им удачу на экзаменах, и ботинок сияет на солнце, как золотой. Они слушали его с таким удовольствием, что обо мне напрочь забыли. Я по привычке подумала: легко быть хорошим отцом, если не надо исполнять родительские обязанности каждый день. Даже Имма обожала Пьетро. Возможно, все мужчины такие: поживут с тобой, сделают тебе детей – и поминай как звали. Самые безответственные, такие как Нино, просто сбегут, наплевав на все обязательства; серьезные, такие как Пьетро, всегда будут помнить свой долг и в случае чего придут детям на помощь. Но времена верности и постоянства в отношениях мужчин и женщин безвозвратно прошли. Почему же тогда мы видим в бедном Дженнаро, он же Рино, какую-то угрозу? Увлечение Деде пройдет, она бросит его и пойдет своей дорогой. Потом будет время от времени встречаться с ним, чтобы перекинуться парой дружеских слов, и все. Все сейчас так живут. Почему же для своей дочери я хочу чего-то другого?

Этот вопрос поставил меня в тупик, и я строго объявила, что пора спать. Эльза как раз клялась, что после окончания лицея уедет к отцу в Штаты; Имма дергала Пьетро за руку, требуя к себе внимания, – она явно была не прочь хоть сейчас последовать за ним, и только Деде задумчиво молчала. А может, все уже решилось, думала я. Песенка Рино спета, и сейчас Деде скажет Эльзе: «Тебе придется ждать еще четыре года, а я сразу после экзаменов, максимум через месяц, поеду к папе».

Мы остались одни. Одного взгляда на Пьетро мне оказалось достаточно, чтобы понять: все не так просто.

– Ничего не поделаешь, – огорченно сказал он.

– В смысле?

– Деде мыслит теоремами.

– Что она тебе сказала?

– Это не имеет значения. Значение имеет то, что она намерена делать.

– Она хочет с ним переспать?

– Да, у нее все расписано. Сразу после экзаменов она признается Рино в любви, потеряет девственность, они уедут из Неаполя и, по всей видимости, будут жить попрошайничеством, что на фоне общего кризиса трудовой этики неудивительно.

– Не шути так.

– Я и не шучу. Я слово в слово повторяю то, что сказала мне она.

– Тебе легко говорить. Ты уедешь, а роль злодейки-матери достанется мне.

– Она рассчитывает на меня. Собирается приехать ко мне в Бостон вместе с этим парнем – если, конечно, он согласится.

– Скорее я ей ноги переломаю.

– Смотри, как бы они вдвоем сами тебе что-нибудь не переломали.

Мы проговорили до глубокой ночи. Сначала о проблеме с Деде, потом об Эльзе и Имме, а потом обо всем на свете: политике, литературе, моих книгах и газетных статьях, новой монографии, над которой он работал. Давно мы так не разговаривали. Он с усмешкой, но беззлобно иронизировал над моей привычкой всегда и во всем занимать половинчатую позицию и называл меня полуфеминисткой, полумарксисткой, полуфрейдисткой, полуфукуисткой и недобунтаркой. «Только по отношению ко мне, – вздохнув, сказал он уже вполне серьезно, – ты не признавала никаких полумер. Что бы я ни делал, все было не так. Я ни в чем не мог тебе угодить. Зато тот, другой, был само совершенство. Да и сейчас, раз-два, и он уже в шайке социалистов – вот что значит точный расчет. Ах, Элена, Элена, ты и не представляешь, как мне было плохо. А ты только и знала, что на меня злиться, даже когда мне угрожали оружием. А помнишь, как к нам заявились твои друзья детства, а потом выяснилось, что они убийцы? Ладно, проехали. Но я очень тебя любил. И до сих пор люблю, тем более что у нас две дочери».

Я дала ему выговориться. Согласилась, что часто вела себя глупо. Признала, что он был прав насчет Нино, связь с которым не принесла мне ничего, кроме разочарования. Потом я вернулась к Деде и Рино: я не знала, что мне делать, и места себе не находила от беспокойства. Я объяснила Пьетро, что из-за Лилы боюсь настаивать на том, чтобы наша дочь порвала с этим парнем, потому что она сочтет это оскорбительным.

– Ты должна ей помочь, – сказал Пьетро.

– Как?

– Она старается чем-нибудь занять мысли, чтобы заглушить боль, но ей это плохо удается.

– Ничего подобного! Раньше она хоть что-то делала, а сейчас даже работу бросила.

– Ты ошибаешься.

Он сказал, что Лила целыми днями сидит в библиотеке, изучает историю Неаполя. Я посмотрела на него с сомнением. Лила в библиотеке? Как в те давние пятидесятые? Только уже не в нашей районной, а в престижной Национальной? Так вот где она пропадает! Значит, у нее новая идея фикс. Но почему она ничего мне не сказала? Или она открылась Пьетро, чтобы он передал новость мне?

– Неужели она с тобой не поделилась?

– Поделится, когда ей это для чего-нибудь понадобится.

– Ты должна уговорить ее не бросать. Нельзя, чтобы такой одаренный человек ограничился пятью классами образования.

– Лилу невозможно уговорить. Она делает только то, что хочет.

– Поэтому тебя к ней и тянет.

– При чем тут это? Мы знакомы с шести лет.

– За это она тебя и ненавидит.

– С чего ты взял, что она меня ненавидит?

– Ей горько видеть, что ты свободна, а она как будто заперта за решеткой. Она живет в аду, пусть он и существует только у нее в голове. Но я не хотел бы в него заглянуть, даже на миг.

В голосе Пьетро звучали одновременно ужас, восхищение и сочувствие.

– И все-таки никакой ненависти Лила ко мне не испытывает, – повторила я.

– Как скажешь, – засмеялся он.

– Пойдем спать.

Он посмотрел на меня растерянно. Обычно я стелила ему на раскладушке. Но не в этот раз.

– Вместе?

Мы двенадцать лет не касались друг друга. Всю ночь меня не покидал страх, что девочки проснутся и обнаружат нас в одной постели. Я вглядывалась в темноте в располневшего косматого мужчину, который тихонько храпел рядом со мной. Когда мы были женаты, Пьетро редко спал со мной. Он подолгу терзал меня сексом, а достигнув оргазма, желал мне спокойной ночи и шел в кабинет работать. Но прощальный секс был совсем другим: мы оба знали, что больше между нами никогда ничего не будет, и просто получали удовольствие. Дориана научила Пьетро всему, на что я за все годы совместной жизни оказалась не способной, и он постарался, чтобы я это заметила.

Около шести я его разбудила. Проводила до машины. Он в тысячный раз наказал мне беречь девочек, особенно Деде, мы пожали друг другу руки, чмокнули друг друга в щеки, и он уехал.