Вице-адмирал С. О. Макаров, находясь в Кронштадте, ясно видел ближайшую перспективу развития событий. 22 января 1904 г. он писал генерал-адмиралу Великому Князю Алексею Александровичу, убеждая его ускорить посылку на Дальний Восток комплект бронебойных колпачков для снарядов морской артиллерии: «Война с Японией неизбежна, и разрыв, вероятно, последует на этих днях. Флот наш стоит наготове во Владивостоке и Порт-Артуре, и предстоят жаркие битвы с неприятелем, которые и будут иметь решающее значение на исход этой крайне тяжелой для России войны. Все, что может усилить наш флот и его наступательные и оборонительные средства, должно быть применено к делу, чтобы обеспечить успех, который так нужен для России и для получения которого уже принесено столько материальных средств»{1224} Ситуация была еще хуже. На Тихоокеанской эскадре полным был лишь один комплект боеприпасов, тот, который держали на кораблях. Второй комплект был неполным — не хватало 50 % к орудиям 12-ти и 10-ти дюймового калибра, 60 % для 6-ти дюймового и 100 % для 75-мм. Перед войной были отправлены 4 парохода с боеприпасами, но 1 был перехвачен японцами, 1 вынужден вернуться, и только 2 дошли до Порт-Артура{1225}.

Макаров оставался верным себе. Он разительно не походил на других адмиралов русского флота, которые в совершенстве овладели искусством беспрекословно передавать распоряжения вышестоящих инстанций{1226}. «Отличительной чертой его характера (которой я восхищался), — вспоминал его адъютант, — являлась вражда ко всякой рутине и, положительно, ненависть к излюбленному канцелярскому приему — «гнать зайца дальше» — то есть во избежание ответственности за решение вопроса сделать на бумаге (хотя бы наисрочной) соответственную надпись и послать куда-нибудь в другое место «на заключение или «для справки»«{1227}. Эта неистребимая черта русской бюрократии была абсолютно чужда флотоводцу. «Не понимаю, — часто повторял он перед войной, — как у нас могут спокойно спать — надвигается для России гроза серьезной опасности»{1228}. Не удивительно, что у Макарова было так много недоброжелателей в Адмиралтействе, как не удивительно и то, что проблемы с финансированием строительства главной русской морской крепости на Дальнем Востоке продолжали сказываться вплоть до начала войны. Эшелон с минным имуществом был отправлен в Порт-Артур из Петербурга 24 января(6 февраля) 1904 г. всего за несколько дней до начала японской атаки{1229}.

Офицеры флота микадо рвались в бой. «Я убежден, — записал 26 января 1904 г. в свой дневник командир эскадренного миноносца «Акацуки», — что на море мы вздули бы русских. Может быть, они и хорошие солдаты, но им не хватает практики, и корабли их ничего не стоят»{1230}. В этой оценке противника содержалась немалая доля правды — часть Тихоокеанской эскадры была переведена в «вооруженный резерв» и стояла в порту, остальные корабли накануне войны выходили в море не более 20 дней в году, все остальное время проводя на базе, где они фактически использовались лишь в качестве плавучих казарм для своих экипажей. Характерным методом управления Наместника была борьба с инициативой, самый дух которой он старательно изгонял из своих подчиненных. Несогласие с его мнением не прощалось даже старшим командирам, зато всячески приветствовалось угодничество. Если добавить к этому постоянные ротации офицеров с одного судна на другое, то станет ясным почему, имея немалый, по списку, корабельный состав, Алексеев так не сумел создать на Дальнем Востоке боеспособный флот{1231}.

Часть русской эскадры находилась на внешнем рейде. Предполагалось, что в случае начала военных действий это позволит флоту быстрее перейти к действиям, не будучи зависимым от прилива или отлива и, соответственно, от возможности использования прохода во внутреннюю гавань. Но это же создавало и опасность, очевидную для многих. «Пребывание судов на открытом рейде, — писал С. О. Макаров управляющему Морским министерством вице-адмиралу Ф. К. Авелану 26 января(8 февраля) 1904 г., — дает неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не может воспрепятствовать энергичному неприятелю в ночное время обрушиться на флот с большим числом миноносцев и даже паровых катеров. Результат такой атаки будет для нас очень тяжел, ибо сетевое заграждение не прикрывает всего борта, и, кроме того, у многих судов нет сетей. Пребывание судов на большом рейде Порт-Артура потребует усиленной бдительности каждую ночь. Придется высылать дозорные суда и, тем не менее, стоять начеку в ожидании минной атаки»{1232}.

Русское командование действовало удивительно легкомысленно. Русское командование действовало удивительно легкомысленно. С лета 1903 года постоянно в Порт-Артур и Владивосток постоянно поступали сообщения о подгтовке мобилизации в Японии, об учебных посадках на транспорты, с сентября — о подготовке десанта в Корею{1233}. В конце декабря 1903 г. Алексеев испросил Высочайшего позволения на проведение мобилизации в сибирских губерниях и дальнем Востоке, а также на объявление военного положения, в том числе и в Манчжурии, немедленного приведения в готовность оборонительных сооружений Владивостока и Порт-Артура, но получил отказ. 26 декабря 1903 г.(8 января 1904 г.) было получено разрешение императора на эти меры, за исключением занятия Ялу. Еще через 4 дня Военный министр известил Наместника о разрешении объявить военное положение только во Владивостоке и Порт-Артуре, но не объявлять мобилизации в Сибири. Наместник, обладая колоссальными полномочиями, не спешил ими воспользоваться. Он ждал, и 4(17) января вновь обратился с просьбой разрешить занять позиции на Ялу. 9(22) января разрешение было получено, одновременно с распоряжением привести войска в повышенную боевую готовность без объявления военного положения. 10(23) января последовало распоряжение Наместника подготовить Владивосток к переходу на военное положение{1234}.