Прохладно. Туман в низинах поднимается. Обычно.

Небо в кювете, вижу, отсвечивает – вода скопилась в нем после дождей недавних. С трудом склонившись, сполоснул руки, вытер их после об траву. Едва расправился – так больно. Думаю: «Не только телу».

Может, душе? Ну, пусть душе. Важно здесь то, что так мне больно еще не было. Ранки-то – Таня будто нанесла их. Про Федю я уже не вспоминаю, о нем и думать не хочу. Мог быть не Федя – кто-нибудь другой. Не заменить тут только Таню. Перед глазами лишь она – не устранить, не отмахнуться.

Иду. Километра полтора отошел от Черкасс, не больше, и слышу: мотоцикл гудит сзади. «Урал» – по звуку.

«Едет кто-то, – думаю. – Подвезет, может?»

Обогнал меня «Урал». Остановился. Спрыгивает с мотоцикла Таня, бежит мне навстречу.

Подбегает.

– Олег! – говорит. – Родной! Не уходи. Прости меня, я – дура, дура, дура!.. Не знаю, что это со мной… – не договаривает, плачет.

Стою. Молчу. Смотрю на звезду. Полярная. Под ней – Ялань. Ноги мои, чувствую, не идут – ни вперед, ни назад – голова им приказать не может. Сердце колотится – про все забыло. Я предоставлен сам себе.

– Он мне не нравится совсем, я же сказала…

Сказала так и замолчала. И я не сразу говорю ей:

– А чё пошла с ним?

– Да нарочно… Я же ведь знала – ты приедешь, даже дождаться не могла, все и смотрела на дорогу.

– Это с Кеми, от берега?.. Не видно.

– На Кемь мы только что пошли, перед тобой, вернулись сразу. Я знаю, дура я… Назло хотела…

– Ладно, – говорю.

– Нет мне, – говорит, – прощения.

– Перестань, – говорю, – и так тошно.

Подступила. Смотрит на меня, я – в сторону. Обняла.

Стою. Руки у меня опущены.

– Больно, – говорю.

– Ой, – говорит. Отстранилась.

– Пропусти, – говорю.

– Нет, – говорит. – Олег, милый. Не уходи. Останься.

– Пойду, – говорю.

– Хочешь, я на колени упаду?..

– Нет, не хочу. Зачем?

– Чтобы простил… Я мотоцикл не смогу назад угнать… Это со страху я поехала… Что ты уйдешь и больше не вернешься, так испугалась… Как-то, не знаю, завела, раньше никак не получалось…

– Довезу, – говорю.

Стоим. Молчим.

– Пойдем, – говорю.

Пошли к мотоциклу.

– Олег, – говорит Таня. Знаю, что смотрит на меня. Я – себе под ноги.

Не отвечаю.

Сели.

– К Кеми, – говорю, – сначала. Помыться надо…

Молчит.

Поехали. Недалеко.

В деревне уже, под яр к реке спустились. Остановил я на камешнике мотоцикл. Заглушил двигатель. Тихо. Как перекат ниже по течению шумит, стало слышно.

Разделся до трусов. Зашел в воду. Моюсь. Комары тут же облепили меня, мокрого, – кусают. Терплю.

Небо светлое – в реке отражается, в плесе-то – как настоящее, и спутать можно. Бежит Кемь вдоль Камня с юга на север. От истока до устья красивая.

Гляжу затылком – им будто и вижу:

Таня, сняв штаны, зашла в воду, ко мне приблизилась. Плачет. Зачерпывая в ладонь воду, мыться мне помогает осторожно. И отгоняет комаров.

– А на спине… зеленка… это чё? – спрашивает.

– Упал, – говорю, – порезался.

– Так сильно… И тоже кровь еще, помазать надо… Не с мотоцикла?

– С мотоцикла.

Вышли на берег. Одеваемся.

Молчим.

Оделись.

– Я тебя к дому подвезу.

На мотоцикл сели. Тронули. В яр поднялись. До развилки только доехали, и мотор заглох. Бензин, наверное, закончился. Дергал рычаг, но бесполезно.

– Пусть до утра здесь остается, – говорит Таня.

– Докатим, – говорю.

– Тебе нельзя, – говорит Таня.

– Можно, – говорю.

Кое-как до дому дотолкали – тяжелый. Ворота открыты – не затворяла Таня их, когда поехала, – загнали мотоцикл в ограду.

Вышли за ворота. Стоим.

– Пойду, – говорю.

– Останься, – говорит Таня. – Прошу… Я жить не буду без тебя.

– Не смеши, – говорю.

– Честное, – говорит, – слово, могу покреститься.

– Не надо.

Стою. Шаг сделать духу не хватает – так изменился я, был не такой – как раньше был, меня бы здесь уже и не было бы.

– Я йоду вынесу… Не уходи, – говорит Таня. – А то я следом побегу… ты ведь не хочешь…

Ушла. Стою. Жду, не жду ли?.. Жду, наверное. Дождался.

Вышла Таня. Маленький флакончик в руке держит – различаю в сумерках.

– Пойдем на крышу, – говорит.

– Нет.

– Там удобней.

– Нет, – говорю.

– Пойдем.

Пошли. Я – как подвластный, подневольный. Не из-за слабости – из вредности, и не к кому-то, а к себе.

Поднялись, стараясь не шуметь и не скрипеть ступеньками лестницы, на чердак из ограды через лаз. Прошли в полной темноте до кровати.

– Снимай куртку, – говорит Таня. – Ложись.

Снял я энцефалитку. Лег на спину.

Включила Таня висящий на проволоке над кроватью вниз отражателем китайский фонарик.

Закрыл глаза я. Таня плачет.

Смазала мне порезы.

– Жжет? – спрашивает.

– Немного, – отвечаю.

Фонарик выключила. Всхлипывает, слышу.

Себя пересилив, взял ее за руку – держу. Рука ее немая будто. Сжал пальцы чуть, ответила мне тем же.

– Ты почему, – спрашиваю, – так сделала… пошла с ним?

– Не знаю… Потому что, – говорит Таня.

– Ну, почему?

– Ну, потому, что у тебя в Ялани есть девчонка.

– Нет, – говорю. – Не правда. Кто тебе сказал?

– Какая разница?

– Большая… Кто?

– Федя, – говорит Таня.

– Федя? А с чего он? – удивляюсь.

– Ехал на своей машине ночью, – говорит Таня, всхлипывая, – и видел, как вы стояли на дороге с ней и целовались.

– Во-первых, – говорю, – не ночью, а вечером, а во-вторых, ни с кем я не целовался… Зря, пожалуй.

– Он же не мог наврать…

– Ну, значит, мог. Ты, – спрашиваю, – кому больше веришь, мне или ему?