Когда так думаешь, и жить не в радость.

Рассказал маме о Наташке, о разговорах их между собой. «Бог, – говорит, – им советник… Но на двоих-то две ноги… мало, могут не выдержать и надломиться… А еслив кто у них еще появится… Люди и так живут, до смерти не расходятся… детей имеют».

Ну, на кого, понятно, намекнула мне.

Ходили с Галей вчера в Волчий бор за черникой. Мало там ее нам показалось, дальше прошли – до бора Мокрого, назван который по ручью так. Ручей – и Мокрый, интересно. Харюзов в нем, в этом ручье, нет, белячков даже, но мальки какие-то, видел, плавают. Гольяны, может. Набрали по ведру. Ладони и сегодня еще синие от ягоды.

В бору хорошо. А с Галей – вовсе уж. Не уходил бы.

Был вчера в клубе, весь вечер просидел у Гали в библиотеке. Проводил после ее до дома. Не хотелось расставаться. И ей тоже, как мне показалось. Долго стояли, разговаривали. О школе. О Ялани. Учителей наших вспомнили. Порадовались за одноклассников, которые поступили на учебу, – кто в институт, кто в педучилише, кто в техникум. Еще не месяц, а луна, с заметной уже убылью, взошла поздно – смотрели на нее. На звезды, редкие из-за луны. Ялань, угоры голые, поляны и ельник вокруг нее – были как в сказке – от лунного света. И тихо-тихо. Лишь – кузнечики. Мыши летучие и совы тишины не нарушают.

Хорошая она, Галя. Красивая. Стройная. Ладная, приглядная девчушечка, сказала бы Марфа Измайловна. А вот для Ивана Захаровича все девчонки были одинаковы, он говорил про всех: «На чё смотреть-то там… дело обычное, девчончишка-жопчончишка». Но он не прав был.

Там же вдруг, возле ворот, поймал себя на мысли: хочу ее, Галю, поцеловать. И не в щечку, как обычно, когда с чем-нибудь поздравляю – с Новым годом или с днем рождения. А в губы. Странно. Надо с этим разобраться, на корню это пресечь. Сам над собой теряю управление. И показалось мне, что Гале этого хотелось. Не показалось, а почувствовал. Сам ли себе внушил… Не знаю.

Она, Галя, поступила. В педагогический. В наш, елисейский. На филфак. Учитель из нее получится замечательный, не сомневаюсь. Учеником ее быть согласился бы. Она, Галя, на самом деле знает что-то такое, о чем мы, друзья ее, даже и не догадываемся, – так иной раз, когда смотришь в ее выразительные серо-голубые глаза, кажется. Коса красивая – к лицу учительнице будет. «Обрежешь?» – спрашиваю. «Пока нет, – говорит. – Потом… не знаю. Времени много на нее уходит». Не надо, мол. Как, дескать, скажешь.

– И ты послушаешься?

– Да.

– Не обстригай.

– Не обстригу.

И Таня тоже поступила. В медицинский. Собираюсь к ней сегодня съездить. Сходить, вернее. Мотоцикл не работает. С генератором что-то. Зажигание. Не завести. Там раньше, позже – я не разбираюсь, еще собью совсем, и не наладишь. Маузер сразу бы все понял – дока, но доки нет – в Караганду уехал, к родственникам. Тоже поступил, кстати. В медицинский же. Учиться будут вместе с Таней, только на разных вроде факультетах. Был бы завистливый я – позавидовал бы.

Многие парни, одноклассники, поступили в летные гражданские училища. В Иркутске, в Омске. Один даже где-то в Выборге. На вертолетчика. Летать с ними буду когда-нибудь бесплатно. Ну, и до Тахи обязательно. На вертолете. Все обещают в Елисейск вернуться, как отучатся. Посмотрим.

И я, собрался вдруг, съездил в Исленьск. Блажь, как говорит папка, напала на меня такая. Свои возможности проверить. Поступил на юридический факультет только что открывшегося университета. Исторического там пока нет. Но учиться не буду. Пойду служить. Срочную. Решил так. Место чужое только занял вот – жалею. Ну, ничего, думаю, переведут кого-нибудь из вольнослушателей, пусто не будет. Не хочу быть, как говорит Рыжий, юрыспрудэнтом. Зачем мне это?

В археологи пошел бы, пусть меня научат.

Сена мы поставили. Чуть не успели к маминому дню рождения. Три зарода сметали. На зиму, наверное, хватит. Какая, правда, зима будет. До июня если не затянется. А то бывает. В начале сентября снег выпадет, а к июню только стает. В тайге где-нибудь, в распадках, и до июля долежит. Пастись не выпустишь скотину.

Колян в Исленьске. Увез свои и Нинкины книги и вещи. Опять журналов понабрал. «Химия и жизнь», «Наука и техника», «Природа». Охота же ему с ними таскаться – они же весят. Понагрузился, как ишак. Не зря гирями, значит, занимался. Мама, провожая его на автобус, чуть не расплакалась, жалея. Место на этажерке хоть освободил, радуется папка, зеркальце для бритья теперь ему куда пристроить будет, мол. И, дескать, так когда поставить чё, а то все занял. Живут они оба, Колян и Нинка, у нашей тетки, Анны Павловны Ворошиловой, папкиной родной сестры. Папка ее называет Ворошилихой. Грозная тетка, величественная. Во время войны работала начальником военкомата. Своих детей не имеет. В сорок каком-то году, после войны уже, ехали они, тетка Анна и муж ее дядя Гоша, на легковушке по Исленьску, тормоза отказали, машина, покатившись по крутому склону к берегу Ислени, перевернулась. Чудом остались живы. Но тетя Аня была на седьмом месяце, случился выкидыш, и больше не беременела. Зато Коляна с Нинкой, племянников своих, со страшной силой воспитывает – чтобы в люди они вышли. Со мной бы трудно вот пришлось ей. Я, как говорит обо мне Колян, знания мало-мальски хоть и впитываю, приобретаю худо-бедно, но воспитанию не поддаюсь, как самый худший из приматов.

Нинка из книг носу не высовывает. Много за лето их перелопатила. Мама ее предупреждает, что она зрение себе испортит. Согласен. И я читаю, но не столько же. Зимой в основном. Сейчас – Бальзака. Двадцать четвертый том. Статьи разные. И о Мольере. Интересно. Раньше читал о нем Булгакова. «Жизнь замечательных людей». И самого читал – Мольера. Здорово. Люблю французскую литературу. Да и английскую. Испанскую. И нашу тоже.

Папка и дядя Захар, тятя Рыжего, в ограде у нас. Медовуху пьют. Медоуху, как они ее называют. И не только они – все в Ялани. И я так называю, просто когда-то где-то вычитал, как надо правильно произносить, писать – тем более.

Но буква «вэ» мне в этом слове все же лишней кажется.

– Олег, – говорит папка. – Сходи-ка на покосы. Все равно, гляжу, бестолку болтаешься. Проверь зароды и остожья… не поломали их коровы там?

– Ладно, – говорю.

– Ладно, вот тебе и ладно… Чё так слоняться?

– Олег, – говорит дядя Захар. Захар Иванович.

– Чё? – говорю.

– Рыбачишь, нет? – спрашивает.

– Рыбачу, – отвечаю.

– Рыбачит, – говорит папка. – Все чё-то ходит. Мелочь всяку тут приносит… Шучу, конечно. Добыват.

Пьяные они уже – смеются беспричинно. Встанут, пойдут – не тут-то было… Она такая – эта медоуха. Голова после нее вроде трезвая, а ноги не шагают.

– Матери, может, чё помочь, спросил бы, – говорит папка.

– Спрашивал, – говорю. – Пока нечего.

– Тогда ступай, не шляйся зря тут, – говорит папка. – Не надо будет мне тащиться… Но все равно потом схожу, то доверяй вам…