тем более что «заговор послов» практически был уже ликвидирован. Однако освобождение резидента не дало желаемых результатов. В Лондоне арестовали и объявили заложником советского полпреда Максима Литвинова. Тогда Локкарта снова арестовали.

Феликс Эдмундович все больше убеждался в том, что ранее мог только предполагать: государственные политики в Европе и Соединенных Штатах делают все, чтобы вернуть старые порядки в России.

Но среди всех преступлений самым подлым было покушение на жизнь Владимира Ильича Ленина. В тот же вечер Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет опубликовал воззвание:

«Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение па товарища Ленина...

На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции».

Воззвание подписал председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов. Здесь впервые были сказаны слова о массовом терроре как оружии пролетариата, защищающего завоевания Октября.

«Преступная авантюра эсеров, белогвардейцев и всех других лжесоциалистов заставляет нас на преступные замыслы врагов рабочего класса отвечать массовым террором. Карающая рука рабочего класса разрывает цепи рабства, и горе тем, кто встанет па пути рабочего класса, кто осмелится ставить рогатки социалистической революции...

Мы уполномочены рабочим классом и беднейшим крестьянством охранять все завоеванное Октябрьской революцией...»

На здании Чрезвычайной Комиссии появился лозунг, написанный четкими буквами на кумаче: «Да здравствует красный террор!»

А во главе вынужденного террора встал гуманнейший по натуре человек — Феликс Эдмундович Дзержинский.

Четвертого сентября в газете «Известия» появилось сообщение о том, что по постановлению ВЧК расстреляна правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан), стрелявшая в товарища Ленина.

Состояние Ленина оставалось тяжелым. Поправляться он начал только через несколько дней.

Почувствовав себя лучше, Владимир Ильич вскоре начал тяготиться вынужденным бездельем. Ему не терпелось узнать новости, он выспрашивал о делах, говорил сам. Это тревожило докторов: Владимиру Ильичу требовался абсолютный покой.

Как-то раз Дзержинский столкнулся в дверях с Федором Александровичем Гетье, лечившим Ленина. Старый седой доктор был чем-то расстроен. На вопросы Дзержинского ответил:

— Ничего не могу поделать... Владимир Ильич все время говорит, расспрашивает, конечно, волнуется. И так все дежурство. Для него это просто гибельно, ведь он только начал поправляться.

Феликс Эдмундович отвел доктора в сторону.

— Знаете что, сделайте так... — Дзержинский заговорил совсем тихо.

Гетье усмехнулся.

— Да-да! — закончил Дзержинский. — Я знаю его характер.

Доктор последовал совету Дзержинского. В следующее дежурство он сел в кресло рядом с постелью больного и, сделав вид, что устал, начал дремать, потом будто заснул. Владимир Ильич не сразу это заметил, но, взглянув в утомленное лицо старого доктора, мгновенно затих. Он лежал не шелохнувшись, пока доктор Гетье «спал». Это длилось час, может быть два. Когда кто-нибудь заходил в комнату, Владимир Ильич предупреждающе поднимал здоровую руку и подносил палец к губам:

— Тише, Федор Александрович устал, пусть отдохнет...

Эта хитрость удавалась каждый раз во время дежурства Гетье у постели больного Ленина.

Владимир Ильич поправлялся. Он рвался к работе. Но врачи возражали. Недели через две Владимир Ильич все же добился своего и решил даже сам проводить заседание Совнаркома. Но тут обнаружилось, что у Владимира Ильича нет пальто... То, что носил прежде, было прострелено, запачкано. А другого просто не существовало. Дзержинский и Свердлов долго судили-рядили и пришли к выводу, что Владимир Ильич ни за что не согласится шить себе новое пальто, делать это надо тайно. Но для того чтобы шить, нужна мерка. Нелегкую миссию взял на себя Феликс Эдмундович. Помощнику Беленькому он дал необычное задание: найти портняжную мастерскую, в которой срочно, в течение суток, можно сделать Владимиру Ильичу пальто. В назначенное время закройщик явился к коменданту Малькову. Дзержинский и Свердлов сидели в кабинете Владимира Ильича, когда пошел Мальков в сопровождении портного. Феликс Эдмундович поспешно взял с этажерки первую попавшуюся книгу и сосредоточенно в нее углубился. Свердлов с безразличным видом отвернулся к окну и забарабанил по столу. Владимир Ильич насторожился.

— Вы ко мне, товарищ Мальков? А кто с вами?

Мальков нерешительно топтался на месте. На выручку ему пришел Свердлов.

— По-видимому, товарищ Мальков привел портного...

— Какого портного? Зачем?

— Чтобы снять мерку.

— Ничего не понимаю! Какую мерку? Дзержинский с улыбкой поднял глаза. — Мерку, чтобы сшить вам пальто.

— Позвольте, позвольте, у меня же есть пальто! — Владимир Ильич удивленно поглядел на собеседника. — Э, да я вижу, у вас целый заговор! Да-да, заговор!

— Какой там заговор, Владимир Ильич, просто у вас испорчено пальто. А у меня, как известно, совсем другая специальность — не устраивать, а раскрывать заговоры, — отшутился Дзержинский.

— Ну ладно, сдаюсь! — сказал Владимир Ильич. — Ваша взяла! — Он извинился перед портным за то, что пришлось сюда ехать. Сказал, что и сам мог бы приехать к нему в мастерскую.

На другой день пальто было готово. Это пришлось как нельзя кстати. Наступили холодные дни, а Владимир Ильич снова начал выезжать на московские предприятия.

В личной жизни Дзержинского до сих пор не произошло никаких изменений. Софья Сигизмундовна все еще жила в Швейцарии, и было совсем неясно, когда она сможет возвратиться в Россию.

Свердлов снова вернулся к старому разговору.

— А что, если тебе самому поехать в Швейцарию? Без тебя Софье Сигизмундовне оттуда не выбраться...

Владимир Ильич тоже не возражал. Он и сам начал поторапливать Дзержинского с отъездом, но считал, что Феликсу Эдмундовичу не надо ехать за границу одному. Пусть в попутчики возьмет Аванесова.

Варлаам Аванесов был членом коллегии ВЧК и секретарем ВЦИК.

В конце сентября вопрос о поездке решился. В Швейцарию Феликс Эдмундович ехал инкогнито, под фамилией Доманского. Постарался изменить свою внешность. О предстоящей встрече он заранее написал Софье Сигизмундовне:

«Тихо сегодня как-то у нас в здании, на душе какой-то осадок, печаль, воспоминания о прошлом, тоска. Сегодня — усталость, может быть, — не хочется думать о делах, хотелось бы быть далеко отсюда и ни о чем, ни о чем не думать, только чувствовать жизнь и близких около себя... Я сейчас все тот же. Мечтаю. Хотелось бы стать поэтом, чтобы пропеть вам гимн жизни и любви... Может, мне удастся приехать к вам на несколько дней, мне необходимо немного передохнуть, дать телу и мыслям отдых и вас увидеть и обнять. Итак, может быть, мы встретимся скоро, вдали от водоворота жизни, после стольких лет, после стольких переживаний».

Письмо это Софья Сигизмундовна получила в октябре и несказанно обрадовалась, хотя в нем о сроке приезда