Уже вешая трубку, я вздохнул. Когда ты молод, без денег как-то легче обходиться. Но необходимость постоянно думать о деньгах на протяжении всей жизни может привести человека в состояние, граничащее с истерикой.

По этому поводу у меня и прежде не было иллюзий. Я знал, что никогда не буду богат, а потому, наверное, никогда не жаждал игрушек и развлечений, сопутствующих богатству. Я никогда не был игроком по натуре, никогда не надеялся на благосклонность фортуны. И выбрал специальность учителя из любви к этой профессии, из-за того, что у учителя больше свободного времени, из-за того, что это позволяет вести пусть скромный, но приличный образ жизни. И по мере продвижения по служебной лестнице пропорционально росла и моя зарплата, позволяющая удовлетворять скромные нужды. С перспективой, что, когда буду вынужден уйти с работы по старости, тяготы, связанные с этим возрастом, поможет скрасить вполне приличная пенсия. Подобно большинству американцев, я не был подготовлен к горькой реальности — постоянно растущей инфляции. Мы, американцы, почему-то наивно полагали, что несчастья, вызванные ею и так больно ударившие по среднему классу в Европе, обойдут нас стороной. Как историку мне следовало бы знать, что против этой болезни нет и не может быть иммунитета. Нет, я разделял всеобщее заблуждение, что, если Америка и не является уже больше, используя военную терминологию, крепостью, прочности ее устройства хватит, чтобы защитить нас от вторжения хотя бы в обозримом времени. Если говорить на более личностном уровне, то я никогда не мог себе представить, что в возрасте пятидесяти лет меня поразит тяжелейший недуг, который заставит изменить весь образ жизни, искать заработок в другом месте и подчиняться совершенно иным правилам.

Если бы я продолжил работать в прежней системе вплоть до достижения пенсионного возраста, эта самая пенсия была бы вполне приличной. И все равно, даже при этом мы вынуждены были бы переехать в более скромную квартиру. И жили бы там, полагаю, вполне пристойно, возможно, чуть лучше, чем просто пристойно, и, пожалуй, могли бы позволить себе навестить при необходимости сына, живущего, скажем, в тысяче миль от нас. Здешняя моя зарплата намного меньше той, что я получал в городе, и даже при том, что за дом мы здесь ничего не платим, если бы понадобилось, допустим, купить новый костюм мне или пальто Лесли, пришлось бы ужаться во всех остальных расходах. Лесли, разумеется, не жалуется, но я бы слукавил перед самим собой, если бы сделал вид, что не замечаю, какое напряженное порой у нее лицо и…

Зазвонил телефон. Стрэнд долго с недоумением смотрел на аппарат. Звонки в такое позднее время пугали, особенно когда Лесли не было рядом. Он позволил телефону испустить еще два долгих гудка, затем поднял трубку, стараясь унять дрожь в руках.

Но то был всего лишь Рассел Хейзен. И голос его звучал успокаивающе нормально.

— Надеюсь, не разбудил вас, Аллен, — сказал он.

— О нет, — ответил Стрэнд. — Сижу в данный момент за столом, пытаюсь сосредоточиться на работе.

— Смотрите, не слишком переутомляйтесь, — заметил Хейзен. — Одного сердечного приступа более чем достаточно.

— Полностью согласен с вами, — сказал Стрэнд. От души, что называется, отлегло. Никаких сообщений о дорожных авариях, кризисах или болезнях.

— Я не мог позвонить раньше: был страшно занят, — сказал Хейзен. — Только что вернулся с конференции. И мне не терпелось поговорить с вами.

— А что произошло, Рассел? — спросил Стрэнд. — Снова говорили со своим другом из Джорджии?

— Нет, он последнее время не звонил, так что, думаю, там все утряслось. Речь идет… — Он на секунду замялся, потом продолжил: — Речь идет обо мне. Так, ничего важного, но, возможно, это затрагивает и вас. — Хейзен издал короткий смешок. Чувствовалось, что он немного смущен. — Помните того нефтяного магната, ну, или если угодно, лоббиста, с которым я встретился за чаем в школе?

— Да, — ответил Стрэнд.

— Так вот, у него возникли неприятности. Его вызвали в Вашингтон, в комитет при сенате, который расследует противозаконное давление на законодателей…

— В газетах об этом ничего.

— Просто в газеты пока не попало. Но один мой друг, занимающий весьма высокое положение, поделился этой информацией.

Стрэнд невольно подумал, что и на сей раз, как всегда, у Хейзена нашелся друг, занимающий высокое положение и желающий оказать ему услугу.

— Короче, дело запахло жареным, — продолжил Хейзен, — и мой знакомый, лоббист, пытается снять с себя вину. У них нет никаких конкретных доказательств. Просто какой-то пьянчужка подслушал разговор на одной из этих чертовых вашингтонских вечеринок. Якобы нефтяной магнат хвастался, что ему удалось убедить некоего сенатора отдать свой голос большой офшорной компании, занимающейся бурением. И что якобы эта компания, интересы которой, кстати, представляет моя фирма, обещала выделить солидную сумму на подкуп этого самого сенатора. И еще он упоминал мое имя. Согласно полученной информации, он заявил комитету, что мы специально договорились встретиться в школе. Кажется, его сын учится в вашем классе… Его фамилия Хитц.

— Да. Посредственный ученик. Живет в моем доме. Не слишком симпатичная личность. Огромный толстый парень. Туповат. Любит задирать тех, кто поменьше и послабее.

— Ну да Бог с ним, это не важно. Так вот, этот самый Хитц будто бы заявил — или мне так сказали, что заявил, — что встреча была не случайной, что я специально отводил его в сторонку и обсуждал с ним сделку. Вот лживая скотина!

— Очень прискорбно слышать, — заметил Стрэнд. — Но не совсем понимаю, зачем вы все это мне рассказываете.

— Да затем, Аллен, — ответил Хейзен, — что если кто-то приедет и начнет задавать вопросы или же вам придется выступить в качестве свидетеля, хотелось, чтобы вы поклялись — если придется, даже на Библии, — что все это время я был с вами или с кем-то из членов вашей семьи и что никто из вас не слышал, как я обсуждал какие-либо сделки, голоса, участие моей фирмы…

— Рассел, — стараясь говорить как можно деликатнее, перебил его Стрэнд, — но ведь на самом деле я не все время находился рядом с вами. Ни я, ни Лесли, ни Кэролайн…

— Но вы, надеюсь, не думаете, что я способен на такое? — Хейзен повысил голос, в нем зазвучали сердитые нотки.

— Нет, не думаю, — признался Стрэнд.

— Это вендетта, заговор против меня, — сказал Хейзен. — Вы даже отдаленно не можете себе представить, какая грызня идет в Вашингтоне. Специфика моей работы предполагает, что нельзя не задевать интересы каких-то групп или отдельных лиц, причем иногда это очень влиятельные люди. И они норовят воспользоваться малейшей возможностью, любым, даже случайным, шансом, чтобы дискредитировать меня.

— Но что они с вами могут сделать? Ведь никаких доказательств, насколько я понял, не существует?

— Разумеется, нет, — со всей искренностью ответил Хейзен. — Но вы представления не имеете, как это будет выглядеть в газетах. И как возрадуются мои коллеги из Ассоциации адвокатов. Ведь им светит возможность заполучить мой скальп. Вполне возможно, что из этого ничего не выйдет, Аллен, но если вас вдруг вызовут на допрос… короче, я буду страшно признателен. Ну, вот, собственно, и все. А вы уж поступайте, как считаете нужным.