— Рассел… — начал было Стрэнд.

— Не будем больше это обсуждать, — решительным тоном перебил его Хейзен. В трубке повисла тишина, и Стрэнд никак не мог решиться нарушить ее. Когда Хейзен заговорил снова, голос его звучал приветливо и дружелюбно, как обычно: — О, кстати, совсем забыл, на прошлой неделе виделся с Лесли. Позвонил в школу в Нью-Йорке и пригласил ее на ленч. У одного моего друга есть сын. Родители считают, что он проявляет недюжинные способности, вот я и решил переговорить с Лесли о возможности позаниматься с ним. Должен сказать, выглядит она просто великолепно. Она говорила вам что-нибудь об этом мальчике?

— Нет, — ответил Стрэнд. Лесли и о встрече с Хейзеном не сказала ни слова.

— Спросите ее. Отец ждет ответа. Что ж, был страшно рад поболтать с вами. И пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Возможно, это дело не стоит и выеденного яйца и через неделю-другую лопнет. Берегите себя, дружище. Да, обещаю, обязательно приеду навестить вас, возможно, на День благодарения. Или даже раньше. Очень скучаю по вам, старина, очень…

Стрэнд повесил трубку и долго сидел, уставившись на телефон. Затем медленно допил виски, выключил свет и пошел в спальню. Заглянул в комнату Лесли, где стояла широкая старомодная кровать, которую он делил с женой с первых дней их брака. Она выглядела такой удобной, такой уютной. Постель Джимми была узенькой, и когда он спал на ней, ему часто снилось, что он пленен, связан по рукам и ногам. Он уже решил было улечься на большую постель и проспать ночь здесь, но затем передумал. Зашел в свою комнатушку, медленно разделся и улегся на прохладные сыроватые простыни.

Его разбудил шум, доносившийся из соседней комнаты. Он сонно протер глаза, затем взглянул на светящийся циферблат будильника, что стоял рядом, на тумбочке. Начало пятого… Шум в соседней комнате не прекращался, и секунду-другую он лежал неподвижно, гадая, что же это могло быть. Затем вдруг понял: то был женский плач. Отбросив одеяло, он соскочил с постели и бросился в комнату к Лесли. Она сидела в темноте, на краешке кровати. Сидела сгорбившись и рыдала.

— Лесли… — пробормотал он, — Лесли, ради Бога!.. — Стрэнд включил настольную лампу. Лица ее он не видел.

— Не надо света! — вскрикнула она. — Пожалуйста, прошу тебя, выключи свет! — Внезапно она показалась ему маленькой и жалкой. Он выключил лампу, опустился перед ней на колени, обнял.

— Лесли, дорогая, что случилось? — Затем вдруг вспомнил и добавил обеспокоенно: — И почему ты здесь? Я думал, ты останешься ночевать в Нью-Йорке. Что произошло? Ты только что приехала, да? Сейчас начало пятого и…

— Не ругай меня, — пробормотала она. — Только не ругай! Сегодня я этого просто не вынесу. Я дома. Разве этого не достаточно?

— Но, дорогая, — возразил Стрэнд, — я вовсе тебя не ругаю. Просто беспокоюсь. Хочу помочь тебе…

— Держи меня, не отпускай! Вот так, так… И не говори ничего, хотя бы сейчас, пожалуйста. — Она истерически расхохоталась. — Неужто женщина не имеет права поплакать? И совершенно не обязательно вызывать при этом полицию. Прости меня. — Она погладила Стрэнда по голове. Рука ее дрожала. — Все, мне уже лучше, скоро я успокоюсь. Поверь, ничего страшного не произошло. Просто нервы. Идиотизм какой-то… А теперь, прошу, сделай одолжение. Оставь меня на минуту или две. Пойди в кухню и приготовь нам выпить. А я включу свет, приведу в порядок лицо, причешусь и тоже приду на кухню, и мы с тобой славно посидим и выпьем рюмочку на ночь. А потом перейдем к камину, поболтаем, и ты поймешь, что расстраиваться совершенно не из-за чего. Просто я немного глуповата. Но ведь ты это знал, все время знал, и ничего не изменилось. Нет, правда. И надень халат и шлепанцы. Ты весь дрожишь. Давай! Прошу тебя, пожалуйста, иди.

Стрэнд нехотя медленно поднялся с колен и пошел в свою комнату. Накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и побрел через темный холл в кухню, включая по дороге свет. Разлил виски по двум бокалам, щедро разбавил свою порцию водой, плеснул несколько капель в бокал для Лесли. Уселся за стол и стал ждать, поглядывая в темное окно и видя в нем свое смутное отражение, а также медленно падающие снежинки. Белая пыль, призрак неотвратимо наступающей зимы, они кружили в пучке света от керосиновой лампы, переделанной под электрическую, что висела над кухонным столом.

«Завтра утром толку от меня не будет никакого», — подумал он. И тут же устыдился своей эгоистичной мысли. Он читал лекции по американской истории и теперь судорожно пытался вспомнить, что именно хотел поведать своим ученикам о «Записках федералиста».[37]Ему не хотелось размышлять о том, что могло означать неожиданное появление Лесли в столь поздний час и в таком истерическом состоянии.

Когда Лесли вошла в кухню, на ней был халат, накинутый поверх ночной рубашки. Волосы причесаны, выражение лица собранное и почти совсем спокойное.

— Вот, — сказал он. — Вот, держи, выпей.

— Спасибо, — тихо ответила она и попыталась выдавить улыбку. То был словно проблеск маяка в ночи, за тысячи-тысячи ярдов.

— Дорогая, — спросил он, — что все же случилось? Дорожная авария?

— Нет, — ответила она. — Хотя как минимум дюжины избежать удалось. Первый раз ехала под снегом. Такое впечатление, что машина живет своей жизнью.

— Тогда, значит, в Нью-Йорке что-то произошло?

— Да нет, ничего особенного. — Тут она резко опустилась на стул, взяла бокал обеими руками, как держат дети, и стала жадно пить. Промелькнуло видение: Джудит Квинлен сидит за столиком в кафе и точно таким же жестом подносит дымящуюся чашку к губам. — Знаешь, ко времени, когда мне стукнет восемьдесят, я наверняка полюблю виски, — заметила Лесли. — И еще я где-то читала, его дают выжившим после кораблекрушения, чтобы восстановить силы. Нет, ничего особенного не произошло. Мы очень мило пообедали с деканшей, потом сыграли Шопена в четыре руки, и она рассказывала мне, какой у нее был замечательный муж, как страшно ей не хватает его теперь, когда он умер. О том, какая замечательная девочка наша Кэролайн и какая жалость, что в школе у них отсутствует специальная спортивная программа. Поскольку, если б она была, Кэролайн могла бы получить стипендию в любом колледже страны. Ну и еще говорила о том, что с нетерпением будет ждать таких вечеров, как сегодня, когда я могу остаться в городе, потому как ей смертельно надоело сидеть в одиночестве, читать, а потом засыпать одной в совершенно пустом помещении. Нет, ничего такого особенного… ну, разве что у меня было видение. И видением этим была я. Я сидела одна-одинешенька, читала ночами, и мне была ненавистна сама мысль о том, что придется ложиться в постель одной…

— Но твой муж, слава Богу, еще жив, дорогая, — осторожно заметил Стрэнд. — Хоть он, следует признать, и усталый, и старый…

Но Лесли не улыбнулась этой неуклюжей попытке пошутить.

— Нет, конечно, ты еще не умер, — сказала она. Голос у нее был ровный и какой-то совершенно безжизненный. — Я и не считаю, что ты вот-вот умрешь. Я боюсь совсем другого. Нас словно относит друг от друга течением. Мы подобны двум людям в воде, которых подхватили разные потоки и постепенно относят друг от друга все дальше и дальше. И вот наконец ты совсем исчезаешь из виду, и я сижу в одиночестве, как та деканша, и жду телефонного звонка от Джимми или телеграммы от Элеонор в день своего рождения. Или же выискиваю заметку в аризонской газете, где говорится, что Кэролайн побила школьный рекорд по бегу на дистанцию сто ярдов. И знаешь, я вдруг поняла, что больше не могу лежать ночью одна в чужой постели, зная, что ты где-то страшно далеко, в сотне миль от меня. Я должна была убедиться, что могу тебя найти, прикоснуться к тебе…