Сам я словно разрываюсь на части и никак не могу решить, на пользу ей или во вред эти поездки к ученикам в город. Я знаю, что они ее стимулируют, а об одной двенадцатилетней девочке она отзывается в самых восторженных тонах и прочит ей будущее пианистки. Причем таких возвышенных ноток в ее голосе я не слышал уже давно. Лесли очень пессимистично взирает на перспективность занятий здесь, в Данбери. По ее словам, в школе нет ни одного мальчика, которого интересовала бы серьезная музыка. Для них существуют только рок и диско.

Даже в моменты, подобные этому, когда уже поздним вечером в доме воцаряется тишина, она беспокойно бродит по комнатам, передвигает мебель, обрезает засохшие цветы в вазах, садится полистать какую-нибудь книгу или журнал и тут же нетерпеливо отбрасывает их. А на пианино играет только днем, когда все мальчики на занятиях и в доме тишина. Как только удается выкроить свободное время, выходит писать маслом. Но возвращается домой с полотнами, на которых изображение замазано и перечеркнуто крест-накрест. Это означает, что она недовольна собой и работой.

Жилище наше по-прежнему выглядит пустоватым и неуютным временным убежищем. Лесли даже не повесила на стены свои картины — под тем предлогом, что будто бы ей неловко перед мальчиками. Они могут подумать, что она воображает себя настоящим художником. Хотя лично я не верю, что причина кроется в этом. Мне кажется, она мечтает бежать отсюда, хотя не признается в этом даже себе. А ее картины на стенах свидетельствовали бы о стремлении к постоянству.

Во время одной из поездок в Нью-Йорк она обедала с Линдой Робертс, и та сказала, что собирается во Францию на неделю или дней на десять, и пригласила Лесли с собой. Я сказал Лесли, что уверен — мистер Бэбкок ее отпустит. И что путешествие пойдет ей на пользу. Она, в свою очередь, ответила, что даже обсуждать это не желает. А когда я попытался переубедить ее, вспылила и стала обвинять меня в желании избавиться от нее. Я ответил, что это полная чушь, но она не успокоилась. С горечью вынужден признать, что по-своему даже рад ее временному отсутствию. Мне выдалась редкая за последние дни возможность спокойно посидеть и подумать, чем я сейчас и занимаюсь, за письменным столом. Делаю записи в дневнике, перебирая в памяти мелкие события этой осени.

В тот вечер, после матча, когда Ромеро выпала возможность впервые выступить за свою команду, мы поехали обедать в город, в гостиницу, где остановились Хейзен с Конроем. Ромеро, очень аккуратно одетый и даже при галстуке, сидел рядом с Кэролайн. Похоже, им было интересно друг с другом, и Хейзен, внимательно наблюдавший за ними, дал молодым людям возможность поболтать. Наутро, перед отъездом в Нью-Йорк с Лесли и Кэролайн, он сказал мне, что манеры мальчика произвели на него вполне благоприятное впечатление, и попросил разузнать у Кэролайн, что она думает о Ромеро. Но времени переговорить с ней у меня не было, а потому я попросил Лесли по возможности выяснить это.

Мебель из Нью-Йорка уже перевезли, и мы с Лесли можем спать в одной постели. Но после того, что произошло в Туре, мы стали укладываться, как можно дальше отодвинувшись друг от друга, каждый на своей половине. Вслух мы этого не обсуждали, но оба понимаем, что пришли к некоему окончательному решению в плане удовлетворения наших сексуальных аппетитов. Притворяться дальше, что удаление друг от друга не повлияло на наш брак, просто невозможно. Однако, несмотря на все это, сегодня утром проснулись и обнаружили, что лежим рядом, крепко обнявшись.

Стрэнд отложил ручку. Он писал уже более часа, сидя за старым письменным столом, освещенным лампой под зеленым абажуром. Он устал, но знал, что заснуть все равно не удастся, и, тихонько покачиваясь в кресле, сидел и смотрел в темное окно.

И вдруг из темноты ноябрьского неба начали падать снежинки. Первый снег… Свет во всем доме был выключен, шум беготни над головой, звуки радио и музыка из магнитофонов давным-давно стихли. Когда Лесли была дома, она с нетерпением дожидалась этого благословенного момента тишины. Обычно Стрэнд усаживался в кресло, читал или просто смотрел на огонь в камине, который разжигали, поскольку осенние ночи были прохладными, а газовое отопление на ночь отключали.

Ему вдруг показалось, что он слышит звук подъехавшей к дому машины. Судя по тарахтению мотора, то был старый «фольксваген», который водила Лесли. Он вскочил и подбежал к окну в надежде, что Лесли вдруг почему-то передумала ночевать в Нью-Йорке. Но никакой машины под окнами не было, лишь снег и здания кампуса, погруженные во тьму. И Стрэнд со вздохом вернулся к письменному столу.

Один раз он уже слышал этот звук, и тогда оказалось, что это Лесли приехала из Аризоны. Он так обрадовался, что опрометью бросился на крыльцо. И они упали друг другу в объятия, совершенно не думая о том, что их могут увидеть мальчики. Лесли так и сияла от радости, и по выражению ее лица Стрэнд понял, что в Аризоне все хорошо.

Они сидели на диванчике рядом, он обнимал ее за плечи. Было уже далеко за полночь, и Лесли рассказывала, как прошла поездка.

— Кэролайн уверена, все будет отлично. И колледж ей очень понравился — там очень все симпатично и ничуть не похоже на городской колледж, — и все девочки на ее этаже такие славные и приветливые… Что это мы с тобой все болтаем и болтаем без конца? Ведь не виделись всего каких-нибудь несколько дней, а столько накопилось, словно плотину прорвало!.. Возможно, нам следует чаще устраивать такие посиделки теперь, когда наши дети далеко?..

— Ну а что она еще говорила?

— Ах да, кстати, чуть не забыла, мистер Ромеро произвел на нее неотразимое впечатление.

— Расселу будет приятно услышать это, — сказал Стрэнд и вдруг почувствовал, что самому ему не слишком приятно. — Ну а чем же он произвел впечатление? Той бешеной пробежкой по футбольному полю?

— Нет, об этом она не говорила. Сказала, что он гораздо тоньше, воспитанней и скромней многих мальчиков.

— Ромеро будет удивлен, — сухо заметил Стрэнд.

— И еще Кэролайн сказала, что отчетливо видно: он не хочет походить на других мальчиков.

— Ну, это ему в любом случае не грозит.

— Это кажется ему абсолютно неприемлемым — так он утверждает. И еще сказал, что намерен совершить какой-нибудь значительный поступок. Он пока не знает, что именно это будет. Но это должно быть нечто действительно из ряда вон выходящее. Такое, что все мальчишки в школе просто попадают, — так он ей сказал. И Кэролайн говорила, что в голосе его звучал упрек… У этих мальчишек все наперед распланировано. Отсюда — прямым ходом в Гарвард или Йель, потом — в бизнес-школу, затем они устраиваются на фирму папочки, становятся адвокатами, президентами банков, загребают огромные деньги, а в пятьдесят пять выходят на пенсию и играют в гольф. Но, по его словам, их всех ждет один неприятный сюрприз. А лично у него есть перед ними одно огромное преимущество — его уже ничем не удивить. Они выучат его разным трюкам…

— Кто это «они»? — спросил Стрэнд.

— Вот этого он Кэролайн не сказал. Сказал, что он будет их бить их же собственным оружием, делать вид, что играет в их игры, а на самом деле игра у него своя. Кэролайн утверждает, что настроен он очень серьезно, что, похоже, давно и долго размышлял на эту тему. И еще ей показалось, что до сих пор он никогда и ни с кем на эту тему не говорил.