Но к нему уже пробирался сквозь толпу широкоплечий мужчина в шинели. Предъявив командиру саперов красную книжечку, прошел сквозь оцепление и направился к храму. Художники с тревогой и интересом наблюдали за происходящим.

— Кто это? — спросил один военный у другого.

— Шут его знает. По мандату — депутат.

— Чего ему надо-то?

Чего надо в храме странному товарищу, было интересно всем. Тот неторопливо, как к себе домой, поднимался по винтовой лестнице на колокольню.

— Может, речь хочет сказать? — пожал плечами командир. И на всякий случай кивнул ближайшему саперу: — Остапенко, дуй за ним.

Остапенко торопливо последовал за депутатом. Но лестница на колокольню была слишком крута, и, когда солдат почти достиг цели, тяжелый, обитый железом люк захлопнулся прямо над его головой, лязгнула задвижка. Депутат закрылся на колокольне.

— Эй, товарищ, — постучал снизу сапер. — Вы чего там?

— Передай командованию: до ответа из Москвы храм взрывать не дам, — невозмутимо ответил Артем.

— Да вы что, сдурели? — раздалось снизу. — У нас приказ!

Внизу засуетились. Саперы встали плотнее, оттесняя народ от церкви:

— Разойдись! Сейчас взрывать будем!

Но горожане показывали на колокольню, где спокойно сидел Артем, переговаривались, расходиться не хотели.

Прибежал Ребров:

— Это твой брат? Он военный?

— Врач, — ответил Иван, немного завидуя Артему в этот миг.

— У вас в семье все такие… отчаянные? — улыбнулась Мила.

— А то!

Командир саперов вышел на середину площади и задрал голову кверху:

— Гражданин! Через час будем взрывать! Советую вам покинуть колокольню!

— Подождем ответа на телеграмму! — крикнул Артем. Народ на площади прибывал. Всем было интересно, чем закончится противостояние.

Прошел час, ничего не изменилось. Саперы устали стоять в оцеплении, командир нервничал.

Наступили сумерки, но ответа на телеграмму не было. Художники расстелили одеяло и уселись прямо на мостовой.

— Будем взрывать? — спросил у командира один из военных.

— Не было распоряжения взрывать с депутатом. Кто будет отвечать? Ждем до утра!

Солдаты разместились на паперти. Площадь являла собой странное зрелище — и солдаты, и художники теперь напоминали паломников, пришедших издалека, чтобы поклониться святыне.

Артем, скрестив руки на груди, прохаживался по колокольне.

Солдаты развели на брусчатке костер и грелись.

— Эй, депутат, замерз небось? Спускайся! Артем не отвечал, прохаживаясь туда-сюда.

На рассвете к площади стал стекаться народ. Людей становилось все больше. Казалось, полгорода собралось, чтобы своими глазами увидеть, что произойдет.

Саперы вновь оцепили площадь. Подогнали специальную машину с гирей — чугунной «бабой». Артему уже приходилось видеть, как взрывают церкви. Когда после взрыва оседает пыль, всегда что-то уцелевает — какой-то столб, стена с фресками. Тогда подводят «бабу» и бьют ею по уцелевшим ликам. Не укладывалось в голове, что это крепкое строение, богатое в отделке, с затейливыми архитектурными деталями, будет безжалостно разрушено, превращено в пыль. Мысль, что судьба храма, намоленного многими поколениями, может зависеть от клочка бумаги — от телеграммы, — коробила Артема. И все же он ждал эту телеграмму как манну небесную. И художники из мастерской ждали, и горожане, запрудившие площадь.

Артему сверху было хорошо видно, как из подъехавшего трамвая выскочил художник Ребров, как он победно затряс бумагой над своей головой.

Военным его было не видно. Но Ребров заорал издалека:

— Телеграмма! Телеграмма пришла! Из Москвы!

Народ загалдел, задвигался. Ребров продирался сквозь толпу, потрясая телеграммой над головой.

— Запретить взрыв! — орал Ребров, охрипший и радостный. Телеграмму передали саперам. — Оставить как памятник архитектуры!

— Сворачивай! — приказал командир.

Под гул толпы, крики художников спускался Артем с колокольни.

— Качай его! — вопили художники.

— Ну уж это совсем ни к чему, — отбивался Артем и, делая знаки брату, выбирался ближе к трамвайной остановке. Кто-то тронул его за рукав, но он не обратил внимания. Только когда услышал неуверенный женский голос, назвавший его по имени, обернулся.

— Артем Сергеич? Я не ошиблась?

Молодая женщина, бедно одетая, как, впрочем, и большинство женщин вокруг, — в стареньком пальто и стоптанных туфлях. В ее бледном лице скользило что-то знакомое, но узнать он не мог. Из-под серой шляпки выбивались белые вьющиеся пряди. «Из пациенток?» — мелькнула мысль. Он поклонился, собираясь уже уйти, но она вновь тронула его за рукав:

— Подождите минутку. Неужели вы меня не вспомните? Я Эмили. Эмили Сычева.

Ну конечно. Эти трогательные бесцветные брови, детские губы, этот осторожный, пугливый взгляд…

— Я вчера случайно сюда попала. Я работаю поблизости. Нашу контору эвакуировали в связи с предстоящим взрывом, и мы пришли посмотреть, а тут такое. Я сначала думала — ошиблась, не вы. Но потом… Я так боялась, что вас не послушают и храм взорвут вместе с вами.

— Ну что вы, такого быть не могло.

— Вот именно, что могло. Сейчас все возможно, уверяю вас. Вы — настоящий герой. Я так рада, что вас встретила! У вас найдется немного времени? Так хотелось бы поговорить!

Взволнованная радость Эмили несколько обескуражила Артема. Он оглядывался в поисках брата. Тот бежал к ним, на ходу что-то объясняя своим товарищам-художникам.

— Мы с братом собрались навестить родителей…

— С братом? — Она немного напряглась, вглядываясь в приближающуюся фигуру. Что-то вроде легкого разочарования коснулось ее лица, когда Иван приблизился. — Так это… неужели Ванечка?

— Ванечка, Ванечка, — улыбаясь, закивал художник. — Мы знакомы?

— Вряд ли вы меня вспомните, но я вас помню хорошо.

— Артем, давай встретимся на вокзале, — торопливо проговорил Иван. — Мне нужно заскочить в мастерскую и еще в одно место. Договорились?

Иван прыгнул в проходящий трамвай, весело помахал им оттуда.

— Кажется, у меня освободилось полчаса, — развел руками Артем. — Прогуляемся?

Они шли по направлению к набережной, мимо старинного кремля.

— Здесь когда-то Иван учился, в семинарии, — кивнул Артем на толстые белые стены. — Все думали, пойдет по стопам отца. А он, разбойник, на последнем курсе снял крестик, заявил, что стал атеистом. Теперь вот — художник. Как вам это нравится?