… Душу мою обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла…

Вспомнил!

На глаза легла тяжелая кожаная повязка, и Мир сгинул без следа. Под подошвами скользнула ровная поверхность металла. Дальний отзвук чьих-то ненужных слов, громкие удары пульса. Тук-тук-тук… Тук!..

И вдруг Леонид понял, что умирать еще рано. И сдаваться — тоже рано. Нельзя! Даже если выбирать придется между Смертью и Смертью. Вдохнул поглубже, голову запрокинул:

— Я вернусь! Вернусь! Слышите? Я обязательно вернусь!..

В горло плеснул огонь, а он все еще пытался кричать.

Зотову арестовали прямо за Боровицкими воротами. По случаю Первомая Спасские были перекрыты, попасть в Главную Крепость можно было только через Александровский сад. Ольга, словно предчувствуя, шла на службу без особой спешки. Остановилась возле изуродованного монумента 300-летию Романовых, перекурила, присев на скамейку у мраморного грота. Что арестуют, не знала, но ничего хорошего от праздничного дня не ждала. Никакого переворота в Вальпургиеву ночь не случилось, но утро воскресенья Светлой Седмицы с самого начала не задалось. Выйдя из подъезда, девушка нос к носу столкнулась с дворником-татарином, который, браво поздравив «товарища жиличку» с праздником, тут же перешел на шепот, посоветовав быть осторожнее. На рассвете откуда-то с юга донесся сильный грохот, потом гремело на востоке, а буквально за полчаса пронесся слух о большом пожаре в одном из железнодорожных депо.

В обычный день кавалерист-девица не стала бы потакать подобной болтовне, но на этот раз позволила себе старорежимную слабость. Вспомнив, как вел себя отец в дни тезоименитства, она полезла и карман, одарив татарина новеньким серебряным полтинником. Служивый, расправив дюжие плечи, степенно поблагодарил, но затем, вновь перейдя на шепот, попросил «госпожу генеральшу» его советом не пренебрегать. Пожар — дело житейское, но гражданин участковый, обходя владенья свои, велел быть непременно на месте, потому как в течение дня наверняка понадобятся понятые. Видавший виды дворник рассудил, что ежели понятые нужны днем, а не ночью, когда обычно проводятся аресты, значит, и вправду дела плохи.

В переполненном трамвае о взрывах толковали в полный голос, а кто-то особо неосторожный крикнул, что Совдепии конец приходит. Через час должны прилететь аэропланы с Ходынского поля и начать бомбить Главную площадь. Потому, мол, и парад отменен.

Бывший замкомэск слушала трамвайную болтовню без всякого доверия, но все-таки успела пожалеть, что оставила оружие дома.

Первомайский парад никто отменять не собирался, о чем Зотова узнала у первого же встреченного в Александровском саду сослуживца. Молодой парень из Общего отдела, по случаю праздника щеголявший в новом пиджаке с красной розеткой на груди, к слухам отнесся без всякого интереса, уточнив, что в депо Савеловского вокзала столкнулись два паровоза, взрыв же произошел на МОГЭС, что едва ли должно удивлять. Городская электрическая станция, возведенная «Обществом электрического освещения 1886 года», с того самого года ни разу серьезно не ремонтировалась. Если и диверсия, то не бог весть какая.

Авиации же на параде и вправду не будет. Кто-то из летунов высокого ранга попал на Лубянку, и командование решило на всякий случай перестраховаться.

Под такие разговоры Ольга добралась до Боровицких ворот. Предъявив пропуск, поглядела на часы и поспешила к Сенатскому корпусу, рядом с которым собирались приглашенные на почетную трибуну. Возле забитых крест-накрест дверей Архангельского собора-усыпальницы к ней подошли двое в штатском в сопровождении стрелков охраны.

— Ваши документы, гражданка!

Так и арестовали. Под конвоем довели до Сенатского корпуса, но не к главному входу, а к торцевому, где народу меньше. Здесь Ольгу ждали. Товарищ Иван Москвин забрал у одного из штатских документы, бегло пересмотрел, шевеля белыми бровями.

— Гражданка Зотова! Вам известно, что час назад в Петрограде убит товарищ Зиновьев?

Бывший замкомэск взгляд выдержала, но вот с голосом не совладала, хрипом зашлась.

— Нет, не известно.

Москвин скривил губы злой усмешкой.

— Не доложила еще, значит, агентура… Гражданка Зотова! Если вы имеете что сообщить о намеченных в Столице антисоветских выступлениях, сделайте это сейчас, не откладывая. В этом случае вы можете рассчитывать на некоторое снисхождение.

При этом поглядел так, что и слепой бы догадался: ни о каком снисхождении речи нет и быть не может. Разве что папиросу позволят выкурить напоследок. Ольга, превозмогая смертную оторопь, выдохнула из последних сил:

— Требую встречи с товарищем Каменевым! Меня без ордера задержали, незаконно это!..

Белесый, покачав бритой головой, бросил сквозь зубы:

— Со стенкой встретишься, сволочь белогвардейская!.. Уводите!

Увели. Не слишком далеко, прямиком в комендатуру, в левое крыло, где арестные помещения. Здесь бывать уже приходилось. Маленькая комнатка-пенал с деревянным топчаном почти не изменилась, разве что стекла в зарешеченное окно вставили. Девушка села на топчан, папиросы достала, закусила губу, чтобы не разреветься…

Перед Вальпургиевой ночью Ольга пересмотрела документы и бумаги. Оставила лишь те, что с печатями, остальные разорвала в мелкие клочья, а после, в самую ведьмовскую полночь, вынесла во двор и сожгла возле мусорного ящика. Наталья Четвертак смотрела молча, вопросов не задавая, а после, когда «тетя Оля» со вернулась со двора, выскочила из-под одеяла, на шею кинулась. Не плакала, не говорила ничего, но и не отпускала. Так и просидели чуть ли час.

Писем было жалко. За много лет накопились: и те, что на фронте получены, и старые, от покойной матери. Последнее письмо от брата из-под Симбирска, написанное за день до смерти, официальное извещение о гибели отца, телеграммы от доктора Ульянова…

Сожгла — не перечитывая, без слез. И только последнее, только что полученное, до утра сохранила. О странных делах писал из Абердина подполковник Русской армии Ростислав Арцеулов.

* * *

Предыдущие письма были очень интересны, хоть в газете печатай. Ростислав Александрович рассказал о своей поездке во Французскую Сирию, где археологи начали раскапывать древнюю крепость Европос. Раскопки — дело обычное, но в Сирии же, подальше от современной жизни, уцелели римские города, брошенные еще пятнадцать веков назад. Рухнули крыши, густой травой поросли улицы, обвалились каменные арки, но города стояли, словно ожидая возвращения хозяев. Улицы, площади, мраморные раковины амфитеатров, опустевшие пьедесталы… Подполковник вложил в письмо несколько зарисовок, но честно признался, что ни рисунки, ни фотографические снимки, не могут передать невероятное ощущение чужого, навсегда ушедшего Времени.

Кавалерист-девица читала густо исписанные станицы вместе с Натальей, мечтая, что долгожданная Мировая Революция разразится где-нибудь в тех местах. Бумаги, с которыми приходилось возиться на службе, казались в эти минуты особо ненавистными, хоть сразу в печку кидай.