Последнее письмо Ольга прочла сама, дождавшись, когда девочка уснет. На этот раз Арцеулов писал не о древности, а о делах более чем современных. Впрочем, и о древности тоже. Монастырь Шекар-Гомп, именуемый также Стражем Раны, был основан много веков назад.

Спрятав послание, Зотова, стараясь не разбудить Наташку, достала купленный на книжном развале у Сухаревой башни карманный атлас, открыла карту Китая, отыскала маленький, притаившийся в самом углу Тибет. Никакого Шекар-Гомпа на карте не оказалось, и Ольга твердо решила ничему из прочитанного не верить. Не иначе бывший подполковник научной фантастикой увлекся, причем не простой, а откровенно антисоветской. Но что-то тревожило, не давая успокоиться. Постановление от 20 января 1920 года «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ». Про Шекар-Гомп, он же «Объект № 1» там было не слишком много, два абзаца всего…

Значит, все правда? Тайная военная база, научный центр, «оранжевое» излучение, гигантский кристалл, похожий на голову слона…

Письмо Ольга сожгла в пепельнице. Почему-то вспомнилась Техгруппа: небольшая комната, стол, пачки писем про Вечные двигатели. И Шушмор вспомнился, и Сеньгаозеро, и «дубль-дирекция». А заодно и Наташка Четвертак, мирно сопящая под старым одеялом. Если сейчас ее расстреляют, никто ничего даже не узнает.

А если нет? Кому такое расскажешь?

— Как фамилия? — изумился поручик, прижимая телефонную трубку к самому уху. — Повторите!..

Не дослушал, вскочил, чуть не опрокинув стул.

— Сейчас выйду! Да, сейчас!..

Сидевший возле двери в сталинский кабинет Иван Павлович Товстуха, оторвавшись от чтения утреннего выпуска «Правды», взглянул недоуменно. Семен, ничего не став объяснять, вернул трубку на место, привычно заправил за пояс недвижную десницу.

— Я быстро. На проходную — и назад.

Первый сталинский помощник, флегматично пожав плечами, вновь углубился в чтение передовицы. Иван Павлович суеты не признавал. Дела, по его твердому убеждению, должны идти законным порядком, пусть даже за окнами плещет Всемирный Потоп. За что и был уважаем весьма придирчивым шефом.

Семен Тулак канцелярской волокиты чурался, но это утро ему пришлось провести именно в кабинете у двух черных телефонов. На парад поручик не попал, вместо этого пришлось принимать целую лавину звонков, как по делу, так и совершенно пустых. Нелепая сплетня об арестах высшего авиационного командования не рассеялась даже после появления над Главной Площадью сверкающих новеньким дюралем аэропланов, недавно закупленных в дружественной Германии. Хватало и прочих нелепиц. Сообщали о взрыве на пороховом заводе в Казани, диверсии в сухом доке Кронштадта и даже про мятеж Тамбовского гарнизона. Все это после проверки оказывалось форменной ерундой, но само обилие слухов заставляло задуматься. Кто-то явно не прочь крепко потрепать нервы наркому. Едва ли на это способны парижские эмигранты. Иное дело, сторонники покойного Льва Революции, занимавшие видные посты в военных округах и контролирующие связь.

Известие о смерти Зиновьева никого, как успел заметить Семен, особо не взволновало. Курившие на роскошных мраморных лестницах «краскомы» поминали убиенного «Гришку» без всякого пиетета — Ромовую Бабу не любили ни троцкисты, ни люди Сталина. Караулы в здании усилили, усадили наиболее писучих за сочинение статьи о воинских подвигах «Красного Галифе»[49]для завтрашней «Красной Звезды», всем же прочим было велено соблюдать спокойствие. Ни в Петрограде, ни в Столице военного положения вводить не стали, более того, войскам после парада приказали немедленно возвращаться в казармы.

Караул у входа откровенно бездельничал. При виде помощника наркома служивые подтянулись, но без особого рвения. Поручик, невольно скривившись при виде подобного безобразия, толкнул плечом тяжелую дверь. Выскочил на улицу, оглянулся.

— Здравствуйте, товарищ Тулак!

Шпион и диверсант Ахилло был неузнаваем. Вместо строгой формы — полосатый, слегка приталенный костюм, мешковатые широкие брюки, рубашка с мягким воротничком, галстук в крапинку, а в довершение всего — элегантная белая шляпа. Не хватало только розана в петлице.

— Вас и не узнать! — констатировал поручик. — Добрый день, Микаэль Александрович!

По смуглому лицу тенью промелькнула улыбка:

— Работа у меня такая — чтобы не узнавали. Давайте без отчества, и лучше просто «Михаил»…

Ответа ждать не стал, поглядел серьезно:

— Отойдем!..

Ушли недалеко, на противоположную сторону улицы, к киоску с мороженным, украшенному большой яркой вывеской «Коопмолтрест от Моссельпрома». Ахилло, быстро осмотревшись, покачал головой:

— Нет, не узнаю! Бывал здесь в детстве, и времени прошло всего ничего, четырнадцать лет. А все чужое, непривычное. Не мое… Это лирика, товарищ Тулак, а сейчас будет сугубая проза. Вчера я был в Большом доме, по-здешнему — на Лубянке.

— И… И что?

Поручик вдруг представил, что он сам очутился в ином городе — в Столице года от Рождества Христова 1910-го, четырнадцать лет назад. Все еще живы — родители, друзья, учителя, соседи. И Россия, его Россия — жива…

— Что? — Микаэль-Михаил задумался. — К моему крайнему удивлению, ничего страшного. Чуть ли не как героя встретили, товарищ Бокий чаем поил, расспрашивал… Я ведь и там, у себя, был с ним знаком. Странно, конечно… Но я о другом. Мне предложили вернуться на службу, причем по моей прежней специальности…

Капитан сделала паузу, ожидая вопроса, но Семен предпочел промолчать.

— …Я попросил время подумать. Товарищ Бокий согласился, но предложил помочь в ином. У меня, так сказать, свежий взгляд. Если что замечу, что-нибудь важное…

Не договорив, кивнул в сторону входа в наркомат, где скучали караульные.

— Например, это. Товарищ Тулак, здание охраняется совершенно безобразно. Я берусь проникнуть туда без всякого пропуска, причем с оружием. Сейчас в стране очень опасный момент. Зачем было убивать Зиновьева?

Поручик едва успел укусить себя за язык, чтобы не выдать первое, пришедшее на ум. Ахилло, впрочем, понял:

— Личность, конечно, однозначная. В моем мире его судили и расстреляли, никто даже слезы не уронил. Но вы 1918-й вспомните. В Питере убивают Урицкого, товарищ Дзержинский с лучшими оперативниками мчится туда, а в Столице тем временем стреляют в Вождя. Простейший ход, но беспроигрышный.

Тулак поглядел в сторону, чтобы не встречаться взглядом с весьма проницательным чекистом. Судьба большевистских бонз его не слишком волновала. Пристрелят парочку «товагищей», что за беда? Иное дело Сталин. Но что можно сделать?