Харр кивнул: можно. Подвесы оказались что-то непомерно дороги, но воин-слав торговаться не привык. Сделку обмыли за казенный счет, и меняла убрался довольный донельзя. Пребывание в Межозерье завершалось, и до Харра доносилось поцокиванье копыт последних горбаней, которых выводили из внутреннего дворика гостевой хоромины. Странствующий рыцарь, отоспавшийся и отъевшийся рыбой, которая на Тихри была так редка, что считалась исключительно княжеским лакомством, предвкушал роскошную ночь; собственно говоря, так и было – но до первых звезд. А потом все обрыдло. Он вспомнил узкую, как у кувшина, горловину залива, куда со свирепым напором старались пробиться серые озерные волны – проникнув туда, они сразу утишались и едва доплескивались до берегов, усмиренные, безопасные, огражденные поносной зеленоватой каемочкой спущенных в воду помоев.

Харр промаялся еще часа два, а потом плюнул, накинул на плечи верхнюю перину и выбрался на крышу, где, к своему удивлению, наткнулся на Дяхона.

– Ты чего это тут?

– Да у нас не продохнуть, на каженной койке по две девки сопят…

Харр засмеялся – он давно подозревал, что Дяхон прижимист, вот и вышло, что был прав: старина не позволил себе спустить ни единой зелененой монетки.

– Ступай в мою горницу, а я подышу ветерком озерным до рассвета. Только не вздумай девке платить – и так одарена!

Дяхон замялся, но потом решился, подобрал мешочек с наменяными здешними монетами и нырнул в лестничный проем. Харр хрустнул косточками, завернулся в невесомую перину и растянулся на плоской, ничем не огражденной крыше, глядя в звездное, совсем не джасперянское небо. Давненько не ночевал он вот так, как, бывало, в чистом поле, и не было слаще воздуха, чем тот, что не отделен от неба рукотворной крышей… Глаза его блаженно сомкнулись, и показалось даже, что над головой зашелестели вековые деревья. Как всегда между явью и сном, мысли мелькали неясные, разрозненные, то об одном, то о другом. Вот и тут подумалось: ежели б не звезды, над головой была бы непроглядная темень то самое колдовское НИЧТО, перелетев через которое можно было бы вернуться на Тихри. И всего-то пустяшное дело – звезды пригасить да в небо взлететь!

Хоть бы приснилось…

Первый луч солнца разбудил его, и он, еще не разомкнув глаз, снова услышал над собой нежный шелест. Вроде не было рядом никаких деревьев… Он потянулся и глянул в щелочку меж ресниц – мать моя страфиониха, да ведь смерч над головой! Испугаться, правда, по-настоящему не успел, понял: кружит над хороминой невообразимая туча озерных стрекоз, точно призрачный ветроворот.

– Меня, что ли, сторожите? – засмеялся он собственному страху. – Караул окончен, все свободны!

И тучи как не бывало.

Он поднялся и, кое-как завернувшись в сбившуюся комом перину – негоже, чтоб начальника стражи кто-нибудь да нагишом застукал! – отправился будить Дяхона. Переступил порог – и не удержался, чтобы не прыснуть в кулак:

– От-ставить! Задери тебя пирлюха…

Славный вояка блаженно посапывал, млея на брюхе, а Ласуха, мерно покачивая наушными кольцами, попыхивающими алыми сполохами, с бесконечным унынием чесала ему пятки.

Обратный путь оказался на удивление скор: в лабиринте подземных ходов проплутали чуть ли не вдвое меньше, да и далее по лесным тропкам проворнее шагалось без капризных горбаней, оставленных в Межозерье на мясо. Стража за малую плату разобрала купецкую поклажу – небольшие кожаные мешочки, туго набитые голубыми монетами; собственное наменяное и не пропитое добро хоронилось в кисетах на груди. На удивление Харра, купецкие менялы шагали упруго и размашисто, не отставая от тренированных воинов – видно, привыкли держать себя в форме, да и пожилых в караван не брали. Не то что на Тихри там что старее, тем почету больше.

– Помстилось мне или мы всю подземку вдвое быстрее миновали? – мимоходом спросил он Дяхона.

– А то! Когда туда шли – нас четырежды четыре раза проверили, нет ли средь нас лазутчика вражьего. Потому и водили по тупикам да путям окольным.

– Как же – проверяли? Нечувствительно вроде, – засомневался Харр.

– А вот это нас не касаемо – как, – равнодушно отозвался Дяхон, – Это уж ваше, колдовское да чародейное дело.

– Да ты что, меня все еще за ведуна держишь? – удивился менестрель, считавший, что давно покончил с верой в свои магические способности.

– А то! Окромя тебя, кто б на дом аманта лесового навел Солнечного Стража?

– Не слыхал про то, – деланно зевнув, проговорил Харр, у которого еще слишком свежи были в памяти здешние традиции обращения с ворожеями. – И вообще в ту ночь я дрых без задних ног, мне ведь моя Махидушка по вечерам не пятки чешет…

– Как же, – степенно возразил Дяхон. – То-то ты сразу сообразил, про которую ночь я сказываю. Твое чародейство, а всему становищу – радость. Ведь не тебя одного хряк лесовой в ухо приложил.

И про это, оказывается, все знают! Во народ языкастый.

– А ежели я – колдун, то почему ты меня не боишься? Думаешь, своего не обижу?

– А то.

Цепочка караванников меж тем уже выходила на кромку Успенного леса. Внизу, выгибая золоченые дуги куполов, россыпью игрушечных теремков означилось Зелогривье. Вот он и дома.

А точно ли – дома? Он размашисто шагал по змеящейся вниз дороге, обгоняя весь караван и лихо перемахивая через змеиные ловушки по наскоро наведенным к их возвращению дощатым мосткам, и пытался разобраться в собственной поспешности. Что не Махидина многострадальная постель, крытая жаркими шкурами, влекла его, он признался себе сразу. И не амантовы хоромы с лакомым столом и завидными детишками. И не обещанный собственный дом.

Он сунул руку в карман и нащупал некрупные горошинки жемчужного ожерелья. Хорош чародей, от которого девка чуть ли не в слезах убежала! Он, конечно, знал, что попервости – это не каждой в радость, но чтоб вот так принимать его ласку, зажмурившись и сжавшись в комочек, словно это была мука смертная, – такое с ним было единственный раз в жизни. И, он надеялся, в последний. Позорище да и только, Харр по-Харрада, рыцарь ты хренов. Хорошо еще, дело это поправимое, надо будет только Мадиньку подстеречь где-нибудь подалее от Махидиных ушей и предельно доступно объяснить, что того, чего она желала, с одного раза, как правило, не получается, так что пошли-ка, милая, снова в рощу, да кувшинчик духмяной наливочки прихватим, чтоб не трястись снова от страха девичьего – тьфу, то есть уже не…

Он помотал головой, отгоняя от себя уже решенную проблему. Мадиньку вразумит насчет того, в чем главная сладость жизни, и тем свой долг паладина выполнит. Он оглянулся на шагавшего следом Дяхона и, причмокнув, сказал сам себе: «А то?»

– Ась?

– Это я так. Ты топай, топай. Аманту скажешь – я домой забежал, скоро буду.

Возвращение небольшого каравана никоим образом отмечено не было, ни звоном колокольным, ни огнями сигнальными; знать, не Тихри, где обмен товарами с двух разных дорог – редкость, доступная только княжеским купчинам. Так что нагрянул он к Махиде нежданно-негаданно – не грех было проверить, не завелся ли в обжитом стойле чужой жеребчик.