А ведь верно, подумал Сетмос-Хека. Каждый день, в предвечерний час, из узких, запираемых снаружи ворот, что располагались правее дома телесных наук, появлялись в сопровождении одетых в синее писцов «царские друзья». Это были те несчастные, которым было назначено то ли по жребию, то ли за провинность соединиться с одной из Пальм, Лиан или Магнолий. С теми, у кого, по расчетам особой канцелярии, как раз были дни, наиболее подходящие для зачатия. «Царские друзья» расходились по тропинкам обширного сада как слепцы, ибо у них были завязаны глаза, сопровождаемые специальными писцами-поводырями. Через некоторое время из разных концов ночного пространства раздавались характерные женские крики. Как подозревал торговец благовониями, большая часть садовых жительниц кричала притворно, дабы запомниться своим посетителям, возбудить их чувства и интерес, может, просто по причине природного лукавства в характере. Так же вели себя женщины и на воле – угождать обманом, это так для них всех привычно. В чем была правда Воталу: из тех мест, что он обозначил на карте сада, никаких экстатических криков не доносилось. Это означало, что при удалении обнаруженной им детали женского организма женщина лишается не только чувственности, но и притворства.

Воистину, великое открытие!

Совершившего дело слепца синий писец уводил из сада и принимал следующего, и вел к тому же растению. Хека долго ломал себе голову, для чего бы могло быть нужно это повторное осеменение? Ведь не для того же, чтобы доставить как можно больше удовольствия какой-нибудь Груше. Иногда ведь в одну пещеру за ночь входило до пяти временно ослепленных гиксосов. И, надо полагать, что некоторые Ивы разражались в ночи совершенно искренними криками.

Вторая тайна, занимавшая бывшего колдуна, это повязка на глазах у этих несчастных. Царь не хочет, чтобы его молодые друзья видели, куда они входят и с кем торопливо делят ложе. Зачем ему это? Какую тайну можно скрыть таким способом? В чем тут дело, Хека догадался, когда ему объяснили, для чего он сам введен в этот сад.

Повязка не позволяла «царскому другу» запомнить, под каким именно кустом он совершил подвиг во славу города, во-вторых, давала ему возможность не видеть существа, с которым он вступал в короткую, но противоестественную для подлинного гиксоса связь.

Надо было составить притирания или масла, а может быть, мази, которые скрадывали бы запахи женского естества. Чтобы в то время, когда мучается тело, хотя бы сердце (или мозг) несчастного труженика во славу царства не страдало.

Сетмосу сообщили честно, что идея эта не слишком нова. Несколько раз к ее осуществлению приступали умельцы из разных мест мира. Не у всех получалось, а у кого получалось, получалось не слишком удачно. У одного маскирующие запахи быстро видоизменялись от смешения с горячим по́том и, вместо того чтобы успокоить воображение трудящегося страдальца, рождали в нем представление о каких-то чудовищных, невообразимых человеческих самках. У другого они были так сильны сами по себе, что доводили до рвоты и головокружения не только совокупляющихся, но и писца, остающегося у входа в пещеру. У третьих… Хека серьезно кивнул и сказал, что понимает всю серьезность, важность и сложность задачи. Он сделает то, что от него требуется, но ему понадобится время.

У Авариса есть время, было ему сказано.

Понадобятся все его припасы и кое-какие сверх того.

Все, что он привез, уже доставлено в научный дом. Поставлены специальные столы, сосуды с очищенной водой, запасы некоптящих факелов для ночной работы. Ножи, весы – что еще нужно, вот стило, напиши!

59

Мериптах смотрел в звездное небо. Оставленный один на корме всего лишь в нескольких шагах от сидящих в обнимку со своими копьями солдат, он вдруг ощутил себя на самом краю обитаемого мира, в далеком далеке. Лекарь-колдун только что убежал в палатку к умирающему, а было полное ощущение, что уже большие и очень большие времена прошли с тех пор, как он, Мериптах, беседовал с каким бы то ни было человеком. И даже небеса казались чужими. Вспоминая науку старого Неферкера, мальчик легко выуживал взглядом в густой черноте знакомые разноцветные искры. Вот звезда Кхем, соответствующая шакалу, вот звезда Мештиу, означающая ногу быка, и звезда Хесамут, которая есть небесный бегемот. Но все эти небесные твари молчали, и к ним было бесполезно обращаться за помощью. Мериптах попробовал молиться, обращаясь к своей тайной, драгоценной небесной подруге с древними словами: «Моя сестра – Сопдет, мое дитя – утренняя звезда. Сопдет озаряет меня, потому что я, живущий, сын Сопдет». С этими словами он должен был из лодки бренного бытия перелететь в ладью небесной жизни. Мериптах бесшумно возопил: где я? И тело, словно пытаясь своими способами ответить на этот вопрос, завертело головой, и глаза увидели в свете появившейся луны некие знакомые очертания.

Слишком знакомые!

Знакомые до такой степени, что захотелось закричать.

По левому борту бесшумного корабля, на немом берегу, прорисовывались – с каждым мигом все отчетливее – очертания отцовского дворца. Ему ли было не знать этого абриса!

Что же это такое и как бы это понять: плыли из Мемфиса в Аварис и спустя столько дней плавания подплыли к Мемфису! Любая голова могла бы вывихнуться от решения этой задачи, но Мериптах просто отодвинул ее в сторону, ибо чувствовал – надо быть готовым к чему-то более необыкновенному.

И важному. И желанному. Он чувствовал, что сейчас, вот еще чуть-чуть, и он поймет. Оно уже нарастает – то, что надо понять. Оно прямо взрывается внутри!

Матушка!

Госпожа Аа-мес!

Хозяйка Луна.

Мериптах ни секунды не сомневался, что это она, его священная хранительница, выпустила в нужный момент лунный лик на небосвод, дабы он не проморгал в темноте это необыкновенное чудо – необъявленное возвращение домой.

Мериптах сел. Сел легко и просто, не ощущая почти никакой неловкости в руках и ногах, только немного колкой, благодарной дрожи. Дворец князя Бакенсети высматривался теперь все безусловнее, и не могло быть речи ни о какой ошибке. На лице Мериптаха светилась огромная, детская, доверчивая улыбка. Ничем он в жизни так не любовался, как привычным видом отчего дома.

Страх попытался подняться из живота к голове, жуткий, нижний страх, но сверху грянула чистая радость – мальчик представил, что прямо сейчас увидит матушку. Да и что Себек, он побит камнями на площади в Фивах!

Мериптах встал в полный рост, ничуть не боясь, что его кто-нибудь увидит. Солдаты могли посмотреть в сторону кормы только случайно.

На всякий случай, дабы обезопасить себя от зубастой твари, могущей все же сидеть в воде, прошептал заклинание из «Книги мертвых»: «Я – страшный крокодил. Я бог крокодилов. Я разрушитель всего. Я большая рыба Кемаи. Я владыка Сехема, самый главный в Сехеме».

Разглядев в посеребренной воде темно-серую полосу земли, Мериптах нырнул с борта, бесшумно, как та самая большая рыба.

Выбравшись на берег, он лег, сливаясь телом с глиной, выжидая, чтобы «Серая утка» отошла подальше и даже случайный взгляд, брошенный с ее борта, не настиг его.