каждого по отдельности. При этом предполагается, что сладчайшие звуки окажут свое действие на слушательниц, а потому людей преклонного возраста недвусмысленно предлагается удерживать от выступлений даже в том случае, если они великолепно играют и поют. Ведь очень важно, чтобы каждый производил гармоническое впечатление как посредством издаваемого им голоса, так и своим внешним видом. В этих кругах совершенно не идет речь о композиции как о самостоятельном искусстве. В то же время случается так, что слова отражали ужасную судьбу самого певца[776].

Очевидно, этот дилетантизм, характерный как для высших, так и для средних слоев, был в Италии явлением куда более распространенным и в то же время ближе стоящим к искусству в собственном смысле, чем в какой-нибудь другой стране. Всякий раз как речь заходит о каком-либо обществе, тут же дается и описание пения или игры на струнных инструментах, причем описание весьма выразительное. На сотнях портретов изображены люди то совместно музицирующие, то с лютней или чем-то в этом роде в руках, и даже по находящимся в церквах картинам, изображающим ангельские концерты, можно видеть, насколько хорошо знакомое художникам явление представляют собой музицирующие в повседневной жизни. Так, мы знаем о лютнисте Антонио Рота в Падуе (1549 г.), что он составил себе состояние, давая уроки игры, а также напечатал школу игры на лютне[777].

Можно себе представить, насколько богатым духовно, многосторонним и удивительным был этот музыкальный порыв в то время, когда в опере еще не концентрировался музыкальный гений, превращаясь в род некоторой монополии. Другое дело, что открытым остается вопрос о том, смогли ли бы мы в полной мере насладиться звуками того мира, если бы наше ухо их теперь вдруг услышало.

* * *

Существенным моментом для понимания высших форм общественной жизни Возрождения является уяснение того обстоятельства, что женщина почиталась здесь наравне с мужчиной. Нас не должны вводить в заблуждение встречающиеся время от времени у авторов диалогов хитроумные, а подчас и злобные исследования вопроса о неполноценности слабого пола. Не следует нам обманываться также и сатирой, как, например, третья сатира Ариосто[778], в которой женщина рассматривается как опасный большой ребенок, с которым мужчина должен уметь управляться, хотя их разделяет непреодолимая бездна. Последнее, вообще говоря, до определенной степени верно: именно потому, что образованная женщина находилась на одном уровне с мужчиной, здесь не было места расцвету того явления, возникающего впоследствии в цивилизованном обществе на Севере, что принято называть духовной и душевной общностью или высшим взаимодополнением.

Прежде всего образование женщин высших сословий ничем существенным не отличалось от образования мужчин. У итальянцев во времена Возрождения не возникало ни тени сомнения в том, следует ли давать дочерям и сыновьям совершенно одинаковое воспитание в области литературы и даже филологии (с. 140). Поскольку в этой новоантичной культуре обыкновенно усматривали высшее жизненное достояние, к нему с готовностью допускали также и девочек. Мы уже видели, какого виртуозного владения латинской речью и письмом достигали даже дочери правителей (с. 145, 149). Другие же должны были разделять с мужчинами по меньшей мере их литературные интересы, чтобы быть в состоянии следить за беседой, которая касалась в те времена главным образом античности. Наконец, сюда примыкало деятельное участие в итальянской поэзии — через сочинение канцон, сонетов и импровизаций, в чем прославился ряд женщин начиная с венецианки Кассандры Феделе (конец XV в.)[779]. Витторию Колонна возможно даже считать причисленной к лику бессмертных. Если что-то может служить доказательством выставленного нами выше утверждения, так это упомянутая женская поэзия, совершенно мужская по своему тону. Как любовные сонеты, так и религиозные стихотворения настолько определенны и точны по форме, так удалены от нежного мечтательного полумрака и налета дилетантизма, которые вообще-то тяготеют над женской поэзией, что их вполне можно было бы счесть за вышедшие из-под пера мужчины, когда бы значащиеся под ними имена, соответствующие о них сообщения и некоторые содержащиеся здесь высказывания не говорили о противном.

Дело в том, что с получением образования индивидуализм у женщин высших сословий получает развитие совершенно аналогичным образом с тем, как это происходит у мужчин, в то время как за пределами Италии вплоть до самой Реформации женщины, даже те, что сами являлись правительницами, очень редко проявляют свое личное начало. Такие исключительные фигуры, как Изабелла Баварская{438}, Маргарита Анжуйская{439}, Изабелла Кастильская{440} и др. выступают на первый план лишь ввиду совершенно необычных обстоятельств, можно сказать только под принуждением. В Италии же на протяжении всего XV в. жены правителей и особенно кондотьеров обладали своей собственной, характерной именно для них индивидуальностью и делили со своими мужьями как известность, так и славу (с. 389, прим. 3). Сюда же постепенно присоединяется целая когорта приобретших разнообразную известность женщин (с. 98), пускай даже их выделяло лишь то, что их способности, красота, воспитанность, высокая нравственность и благочестие образовывали в некотором роде гармоническое целое[780]. Здесь нет и помина о какой-либо самостоятельной, сознательной «эмансипации», поскольку все было ясно и так. Женщина, принадлежащая к верхнему общественному слою, должна была, как и мужчина, стремиться к достижению состояния законченной, во всех отношениях совершенной личности. Тот же путь, что был до конца проделан мужчиной в сфере духа и сердца, должна была до конца пройти и женщина. От нее не требуется активной литературной деятельности, а если она становится поэтессой, от нее ждут некоего мощного душевного аккорда, но не обязательно, чтобы то были какие-нибудь интимности в форме дневников или же романов. Эти женщины и не помышляли о публике: прежде всего им следовало производить впечатление на выдающихся мужчин[781] и обуздывать их своеволие.

Наибольшей славы удостаивалась в те времена та из великих итальянок, о которой говорилось, что она обладает мужским духом, мужским характером. Достаточно только обратить внимание на совершенно мужской стиль поведения большинства женщин в героических поэмах, например у Боярдо и Ариосто, и мы поймем, что речь здесь идет о вполне определенном идеале. Звание «virago»{441}, которое в нашем XIX в. возможно воспринимать как вполне двусмысленный комплимент, в те времена служило к одной лишь славе. Его с гордостью носила Катерина Сфорца{442}, жена, а впоследствии вдова Джироламо Риарио, наследственное поместье которого Форли она изо всех сил обороняла сначала от партии убийц своего мужа, а затем от Чезаре Борджа. Она пала в борьбе, однако завоевала восхищение всех своих соотечественников и звание «prima donna d’Italia»{443}[782]. Героическую жилку такого рода можно узнать