Дорога передо мной темнеет, огни растворяются, и меня переносит назад туда.

Я упакована в спальный мешок, одета во все белое. Я чувствую движение воздуха в комнате. Звуки церемонии меняют высоту, как будто на атмосфере играют как на инструменте, который может менять тональность в любой момент.

Я провела шесть месяцев в терапии, потратила какое-то время на ретрит, посвященный горю, и дни, недели и месяцы, – пытаясь разобраться в моей ерунде, моих защитных механизмах и созданной мной армии ложных Я. Сейчас я перешла к немного нетрадиционным методам – я на церемонии аяуаски.

Твою мать, похоже, я действительно бросила на это все силы.

Терапия была бесценной – она дала мне стратегии и ежедневные практики, потребности в которых я не замечала, пока не получила их. Консультация на тему горя дала мне возможность по-настоящему почувствовать то, что прежде я отказывалась чувствовать или не хотела. А аяуаска – чем она может навредить сейчас? Измененные состояния сознания могут быть полезны, когда речь идет о понимании нашей истории. Влияние психоделиков и их польза иногда игнорируются, иногда ими злоупотребляют, но с их помощью можно увидеть другую перспективу. Если глубина человеческого опыта заключается не только в его интеллектуальном, физическом и эмоциональном измерениях, но и в том, что выходит за их пределы, я могу попробовать проникнуть и туда.

Я на церемонии только для женщин, ее ведут женщины-шаманы – неистовая маленькая леди из Сьерра-Леоне и добрая великанша из Нигерии. Я чувствую, что я в надежных руках. Здесь со мной несколько моих наиболее крутых подруг. Я оставила за дверью критичность и шагнула, не оглядываясь, в эту освещенную свечами комнату, заполненную тяжелым запахом обожженного дерева и намерениями отправиться в путешествие внутрь себя.

Я чувствую, как подергиваются мои глаза и дрожат челюсти, меня наполняет вещество, сваренное из растений. Как обезболивающее, когда оно захлестывает сразу со всех сторон. Оно во мне, но это также я: это моя кровь, мои кости, само мое существо.

Оно берет верх.

В голове ощущение, словно она рухнула на пару метров сквозь пол, но приземлилась в наиболее удобном положении, какое только может быть. Таком удобном, говорю я себе, что надо бы запомнить, как я приземлилась, чтобы воспроизвести это потом. Мгновение я беспокоюсь: будет ли мне когда-нибудь еще так же удобно?

Передо мной крышка люка. Я открываю ее и шагаю в мир, сделанный из переливающейся змеиной кожи. Она рябит и светится, это прекрасно. Мое дыхание словно образует атмосферу, ветер, от которого она волнуется и подергивается. Я громко выдыхаю и смотрю, как змеиная кожа трепещет. Почему я здесь? Я думала, что мне должны были показать темные стороны моей души, чтобы я могла пробиться сквозь них.

Это должна быть борьба, разве нет?

Чей-то голос говорит:

– Я думал, ты хочешь увидеть, где живет твое духовное «я». Оно здесь.

Ну, у моего духовного «я» прекрасный вкус! Умная девочка, – хмыкаю я, бросая взгляд на окружающее меня «живое» диско. Лозы прорастают по краям переливчатости. Они быстро удлиняются, пока вся сцена не становится черно-зеленого цвета. Меня толкают в глубь леса, я путешествую по нему, пока он растет сам по себе, становясь все гуще и объемней. Все одновременно находится в движении, оно все ускоряется, а затем внезапно останавливается. Листья шелестят. Затем, как будто они состоят из двух фонов в спектакле, они расходятся. Позади стоит похожее на сову существо, сложившееся из леса: большие глаза, окруженные листьями.

– Хочешь, я помогу тебе сделать твой фильм? – спрашивает оно.

Вопрос удивляет меня: я здесь не для этого.

– Да, – говорю я бездумно.

– Сначала ты должна кое-что сделать, – отвечает существо.

И в то же мгновение тот мир, лес, существо исчезают. Все растворяется в темноте. Растворяюсь даже я. Вместо меня ощущение – нет, реальность, до боли знакомая. Это мой мозг десяти лет от роду. Мое взрослое «я» ушло. Все мои амбиции, потребности, желания, страхи исчезают. Я опять становлюсь ею.

Я узнаю страх, борьбу внутри меня, полное отсутствие понимания, что ожидает меня в будущем. Я невидима, одинока, я чувствую себя сумасшедшей. Среди всего этого тлеет крохотная частица надежды на то, что, если бы существовал выход, если бы я могла выбраться, я рассказала бы людям о том, что происходит.

Я расскажу людям, что происходит здесь.

Потому что это неправильно.

В то мгновение я была только ею. Как если бы последних двадцати лет не существовало. Мне холодно, я боюсь. Это слишком знакомо: она это я.

Я слышу капающий звук; я открываю глаза, плеск воды эхом отдается от стен бетонной камеры. Я обнимаю свои ноги, прижатые к груди, крошечные ножки десятилетнего ребенка. По стенам расползается зеленая плесень, на полу застоявшаяся вода. Сквозь маленькое окошко проникает луч серого света, но окно слишком высоко, чтобы я могла выглянуть. Затем комната глючит и превращается в общежитие, в котором я спала в том возрасте. Снова помеха, и теперь это бетонная камера.

Я слышу рычание внутри меня, глубокое животное болезненное рычание, но и оно в ловушке. Оно бьется, пульсирует, ему больно. Затем оно разрывается и изливается, выплескивая переполнявшие его страх, предательство и одиночество. И в тот самый момент, когда я чувствую, что больше не могу и что теперь вечно так и будет, теперь это моя реальность, и я возвращаюсь. Я в своем собственном мозгу, моя личность, опыт и двадцать лет исцеления врываются в него. И я так благодарна. Так рада быть там, где я сейчас, знать то, что я знаю сейчас, и жить так, как я живу.

Это дар – быть мной; я дышу этим.

Но мое облегчение тает, едва я понимаю, что оставила ее там. Я теперь в безопасности, я взрослая, в этой комнате с этими женщинами вокруг меня, каждая на своем собственном пути, но я оставила ее, в ее самый темный час в той клетке.

Я не могу оставить ее там.

Я должна вернуться, чтобы спасти ее.

И когда эти слова возникают, в комнате прорезается дыра. Вначале она маленькая, словно сигарету воткнули в ткань реальности, затем дыра разгорается и делается больше, края светятся, их выжигают слезы, которые проливала в общежитии я десятилетняя, на своей двухъярусной кровати, прося Бога сломать и освободить меня. Глядя на то, что с ней происходит, я осознаю, яснее, чем когда-либо, что это худшая ночь в моей жизни.

Я просовываю руку в горящую дыру, глажу себя десятилетнюю по голове и утешаю ее; я говорю ей, что все будет хорошо, что она вырастет и будет в безопасности, что она снова сможет говорить, она не будет невидимой. Она будет любить и будет любима. И что существует жизнь за этими стенами. Комната начинает сиять золотым теплом. Я не хочу оставлять ее, но портал между нашими мирами закрывается.

* * *