Взгляни на меня, призывал сына Лоллий. Марк глядел на знакомое до малейших черт лицо отца и втайне поражался работе времени, которое, как безжалостный художник, углубляло морщины, лишало глаза блеска и не жалело белого цвета для волос на голове, бровей и бородки. Лицо старого человека было перед ним, и его сердце дрогнуло от наплыва любви, жалости и предчувствия скорой разлуки. И скажи: кто перед тобой?! Риторический вопрос, ответил Марк, но если ты настаиваешь, скажу: отца родного я вижу, и, слава Богу, в добром здравии. Нет, произнес Лоллий, не совсем так. Ты видишь перед собой человека, который обманывал себя и других, называясь писателем. Ты видишь – он глубоко вздохнул – неудачника. Марк хотел было сказать, что напрасно папа посыпает себе голову пеплом, но Лоллий запрещающим жестом выставил перед собой обе ладони. Не возражай! Ты посмотрел на меня – теперь посмотри в лицо правде. У настоящего писателя должны быть гонорары. Лев Толстой – да славится его имя в веках! – получил за «Анну Каренину» двадцать тысяч рублей. На эти деньги он мог бы купить дом в Москве – клади двенадцать тысяч, дубовую рощу в Рязанской губернии – пять тысяч, дрожки с верхом – шестьсот рублей, бричку без рессор – триста рублей и еще всякой всячины. И если бы Лев Николаевич оказался перед необходимостью срочно раздобыть эти проклятые деньги, разве стал бы он терзать себя мучительными размышлениями, к кому обратиться, у кого бы занять, и, отчаявшись, разве стал бы подумывать, а не совершить ли нынче ночью налет на банк? – нет, сын мой, он просто-напросто выложил бы эти пятьдесят тысяч зелени и сказал бы этому уроду: на, подавись. А так называемый писатель Лоллий Питовранов? Нет у него ни ста тысяч, ни десяти, ни даже пяти, а в лучшем случае он наскребет тыщу, от силы – две. Не Лев Толстой, кто спорит. Но хотя бы ради самоуважения разве не должен был бы он иметь в загашнике энную сумму, которую он смог бы положить на алтарь спасения бедной девочки? Или надо презреть риски и двинуться к Владимиру Исааковичу, по пятницам устраивавшему в своей малюсенькой квартирке на Волгоградском катран, дабы поставить на кон все имеющиеся гроши с прельстительной мыслью сорвать вдесятеро больше? Чтоб отыграть именье, иль проиграть уж и жену. Вот-вот. Просить взаймы? Лоллий произвел смотр приятелям. Знакомых ему писателей он вычеркнул сразу: некредитоспособны. Он перебрал остальных. Аскеров? – и подходить нечего: удавится за копейку; Петр Иванович? – ну, может быть, тысяч пять, не больше, да больше у него и нет; Чернов? – миллионер, собака, знакомы со школьных лет, но где сядешь, там и слезешь; Аркадий? – вряд ли. Он затосковал. Хоть вой. Есть в людех всего много, да нам не дадут, а сами умрут. Марк сказал угрюмо, а если прижать эту сволочь. Невинному человеку тюрьмой грозит. Написать в газету. Лоллий пожал плечами. Вряд ли. Сумку с кокаином у кого нашли? Это не ее сумка! – вскипел Марк. А ты докажи, беспощадно ответил Лоллий. А если и докажешь, он только руками разведет – ошибочка, мол, вышла. Он деньги вымогает! – почти крикнул Марк. А вот это ты не докажешь, усмехнулся Лоллий. Он тебя еще и за клевету привлечет. Хорошо, зловеще посулил Марк, я с ним поговорю. Не вздумай, предостерег Лоллий. Плохо кончится. Что же мне делать? – беспомощно проговорил Марк.

Он представил Олю в зале суда, в стеклянной клетке. Она сидит, как пойманная в силок птаха, и глаза ее полны слез. Ее отнимают у него. Встать, суд идет. Не туда ты идешь, российский суд. Веришь лжецу, осуждаешь невинного, покрываешь вымогателя. В судах черна неправдой черной, когда еще сказано было. Они – а кто они, он не мог внятно сказать; они были той жестокой силой, которая разрывала объятия, похищала и ввергала в пучину страданий. Они поставят на ней клеймо продавца наркотиков, после чего изо всех щелей поползет дурная слава и зловещая молва: зарабатывала на несчастьях, так пусть теперь сама хлебнет из горькой чаши. Ах, Оля, Олечка, жизнь моя. Погубила тебя твоя подруга. И он виноват. Надо было прямо сказать: я вижу, Люся употребляет. Наркоман – опасный человек хотя бы потому, что он не владеет собой. Его без труда могут принудить совершить какую-нибудь гадость. Как же так, вдруг подумал он. На моих глазах собираются погубить человека, мою любовь, драгоценнейшее мое достояние, кроткую мою невесту, а я даже закричать не могу – так, чтобы меня услышали. Надо письмо написать, осенило его. Поспешно, словно боясь, что его остановят, он сел за стол, включил компьютер, открыл Word и в правом углу поставил прописную «В». Кому? В прокуратуру? В Следственный комитет? Какая между ними разница? В министерство? Проклятье. Чиновник зевнет и сквозь зевоту еле выговорит, гляди, наркоторговку хотят выручить. Не при делах девушка. Ну-ну. Мало их сажают. Нет, решил Марк, надо на самый верх. Он убрал «В» и написал: Президенту РФ… Но тут же с отвращением отшвырнул мышку. Мелкая душонка. При нем изъеденная всеобщей продажностью сохнет Россия – как высыхает и рушится наземь дерево, из которого выпила все соки кровяная тля. Пиши в ООН, с насмешкой отчаяния сказал он себе и застыл в тяжком раздумье. Через некоторое время его осенило: встать с плакатом возле здания, где находится следственный отдел. Крупными буквами что-то вроде: здесь обвиняют невинного человека. С утра встанет на свою вахту. Прохожие пробегают мимо, скользят по плакату равнодушными взглядами. Некогда. Дел по горло. Бегут, бегут бессердечные люди. Постойте! Помогите! Ведь ее осудят, мою Олю, что будет величайшей несправедливостью и нарушением всех законов. И нас разлучат. Кто-то остановится, достанет телефончик, прицелится и – щелк, щелк, чтобы вечером за кружкой пива показать приятелям, глядите, какого чудака на букву «м» я сегодня заснял. Невинного человека обвиняют. Нашел чем удивить. Стуча палкой, старик подходит. А кого обвиняют? Олю. А чего она сделала, эта Оля? Ничего не сделала. Доверилась одной подлой особе. А ты ей кто будешь, этой Оле? Он ответит: друг. Зря глаза здесь мозолишь, друг. Посадят твою Олю. И не мечтай. Каркнул и удалился. Наконец из следственного отдела выйдут к нему. Двое: пожилой, в темном пиджаке и светлых брюках, и лет тридцати в синем мундире с погонами. Четыре звездочки. Капитан. Пожилой устало говорит. Что это вы, господин хороший, бежите впереди паровоза. Следствие не закончено,