Бессемейных (голосом зазывалы). Выбираем покрывало! Покрывало стеганое «Крест» с православным восьмиконечным крестом, с православным орнаментом по краям – чудо! Атлас. Четыре с половиной…

Марк Питовранов (шепчет Горюнову). Дорого.

Тот кивает.

Бессемейных (смахивает перхоть с плеч). «Небеса». Синее с белым, цвета неба, куда мы вознесемся. Атлас. Тысяча девятьсот. Покрывало «Церковное» с духовными надписями и изображениями. «Со святыми упокой» – видите? Вот здесь, наверху. И храм с ангелочками. Трогательная вещь. Шелк. Тысяча семьсот. Или вот, очень рекомендую, «Ангел» с вышитым ангелом, и такое же «Дева Мария» с Богородицей. И «Ангел», и «Дева Мария» по две четыреста.

Горюнов (раздраженно). Боже упаси! Что-нибудь не так пышно и подешевле. Но откуда страсть к таким названиям? Ну, накройте меня «церковным» покрывалом, но это вовсе не будет означать, что в земной жизни я был ревностным прихожанином, исповедовался, причащался и соблюдал посты. Тупость и дурной вкус эти названия. Нет, граждане, нет, братья и сестры, к счастью или к сожалению, но во мне не пробуждалось чувство церковной теплоты; и в тесной толпе, состоящей из богомольных старушек, женщин с печатью семейного неблагополучия на лицах, бессмысленных младенцев, больных детей, мужчин с военной выправкой, молодых людей, твердо кладущих на себя крестное знамение, я всегда ощущал себя чужим. Как будто я приехал из страны Ниоткуда, где нет церквей, но зато в каждой капле дождя, в солнечном луче, в метелях и бурях присутствует Бог.

Бессемейных (с обидой). Как-то даже странно мне это слышать. (Смахивает перхоть.) Вся страна, можно сказать, и Президент, и министры, весь народ, одним словом, пришли к вере, а вам не нравится. Вы меня, конечно, извините, но вы как будто не русский человек. Если вы нерусский, так и скажите, у нас все нации равны. У нас и для мусульман есть, что надо. Но если вы желаете по иудейскому обряду, то для иудеев у нас нет. У них все свое, на то они и евреи.

Марк Аврелий (все время молчит, с изумлением прислушиваясь к разговорам). Отпустите бедного человека (указывает на Бессемейных). Ему надо продать свой товар, и это в нем главное. (Кладет руку на плечо Горюнову.) И не обращай внимания, как называется та или иная вещь. Помни, что все обратится в прах. Желаю тебе приятного путешествия. Vale[47].

Марк Питовранов (с улыбкой обращаясь к Горюнову). Вы язычник. Вам следует молиться Перуну и Даждъбогу.

Горюнов (устало). Возможно. Но с моим Богом мне светло; а Бог церкви кладет мне камень на душу; Он – необходимость, тогда как я всю жизнь жаждал свободы. (Лев Павлович умолкает. Затем стеснительно произносит.) А эпитафия? Как вы считаете, она нужна?

Марк Питовранов (неуверенно). Честно говоря, я впервые сталкиваюсь…

Горюнов (задумчиво). Там на камне есть место. Камень я покупал, когда папы не стало. То есть как покупал. Доставал! Приятель свел меня с могильщиком… у него был один глаз… Мы с ним поехали, кажется, в Одинцово, на какую-то фабрику, кажется, или что-то в этомроде„.Итам камень. Он мне понравился. Представьте: одна сторона полированная, а все остальное – дикий камень. Скала. Да. И там место – ну, может быть, строчки четыре. А больше и не надо. Зачем?

Марк Питовранов (с улыбкой). Вам могут предложить. Что-то вроде: нет больше горя, чем горечь от утраты…

Горюнов (совершенно серьезно). Нет, это как-то совсем нехорошо, хотя бы потому, что смерть ближнего подчас вызывает у родных и друзей плохо скрытый вздох облегчения. Я как-то пробовал сочинить, но, мне кажется…

Марк Питовранов (ободряюще). Смелее, Лев Павлович! Я не Державин, вы не Пушкин, в историю русской словесности мы точно не попадем.

Горюнов (нерешительно). Тогда слушайте. (Он морщит лоб, вспоминая.) И даже в снах без пробужденья я милых мне узнаю лица. Я знаю – жизнь не повторится, и помню каждое мгновенье.

Марк Питовранов (тихо). Мне грустно, дорогой вы мой Лев Павлович. Я не хочу думать, что я, может быть, к вам приду, а…

Горюнов (подхватывает). …а меня нет.

Они замолкают. Издалека доносится скорбная музыка. Играют траурный марш Шопена. По лицу Горюнова текут слезы.

6.

Итак: душным августовским вечером под выцветшим от зноя небом взмокший и уставший Марк Питовранов поставил машину в Гончарном проезде, на ослабевших ногах доплелся до Олиного дома и встал перед домофоном, тупо глядя на него и соображая, какие надо набрать цифры, чтобы отворилась дверь. Провал в памяти. Кажется один, один, еще один, три и затем ключ. Нет. Он попробовал еще, заменив три на пять, но дверь не откликнулась. Тогда, обругав жару, дорогу, обозвав самого себя «тупой башкой», он набрал номер ее квартиры. Олин слабый голос. Оля, сказал он, я приехал. Она ждала его, стоя на пороге, и, едва он вышел из лифта, кинулась навстречу и замерла, уткнувшись ему в грудь. Оля, сказал он, целуя ее в голову, обнимая и поглаживая вздрагивающие плечи, что стряслось? кто тебя обидел? кто посмел? Она подняла голову и взглянула на него опухшими красными глазами. Оля, воскликнул он, да что с тобой?! Губы у нее задрожали, и с жалким выражением она промолвила прерывистым голосом. Идем. Ты увидишь. В прихожей он увидел сброшенные с вешалки куртки, платки и шарфы, в одной комнате – распахнутые дверцы шкафа и выброшенную одежду, в другой – разворошенную кровать, на кухне – груду посуды на столе и осколки разбитой чашки на полу. Первое, что пришло ему в голову, – ограбление. Мало ли таких случаев! Он так и спросил: грабители? Полицию вызывала? Она отрицательно замотала головой. Не вызывала? Что же ты. Давай вызовем. Нет, промолвила она с отчаянием. Это и была полиция. В разгромленной кухне он поднял опрокинутый стул. Ничего не понимаю. Полиция. Что полиции было нужно у тебя? Что искали? И что нашли? Она указала на антресоли. Там была сумка. Они взяли. Оля! – воскликнул Марк. Какая, к черту, сумка?! Откуда? Что в ней? Она опустилась на стул, закрыла лицо руками и разрыдалась. Он встал перед ней на колени, отвел ее руки от лица, увидел ее несчастные заплаканные глаза с дрожащими в них слезами и, целуя ее, заговорил шепотом, ну, что ты плачешь, дурочка моя, какая-то ошибка случилась, я выясню, все образуется, вот увидишь, не реви только, а то я вместе с тобой зареву Все образуется, повторил он, чувствуя на губах соленый вкус ее слез. Нет, безнадежно промолвила она. Не образуется. Сумку неделю назад принесла Люся. Сказала, нашла новую