Фельдшер кивал.

– Все, теперь ступай жри картошку, а мне, Зойка, слышишь? – мне Лешу позови…

Язык инвалида уже заметно заплетался, энергия свежего алкоголя начинала иссякать.

Алексей вошел в комнату опасливо, он решил, что Сомский кончается, иначе откуда бы здесь взялась машина с грязно-красным крестом на дверце и этот лающий фельдшер в застиранном белом халате.

Сомский нетерпеливо поманил его пальцем:

– Садись, брат Лексей, присядь на дорожку.

Алексей сел, мучительно выискивая на лице Сомского признаки скорой смерти. Но ничего такого – лишь воспаленный взгляд да всегдашняя щетина…

– Во-первых, возьми деньги, думаю, на билет хватит, – он достал из-под подушки замусоленную купюру в пятьсот евро. – Не хватит, вот телефон моего кореша в Питере, Толика Мухобоева. Я, брат, книжку написал о своих международных приключениях, в Питере издал, вот кое-какой гонорарец выдали, смешной, но все же. А бабки ты мне верни, перешли как-нибудь, я тут свой адрес указал, ты уж не потеряй… Впрочем, верю тебе – ты инвалида не обманешь.

Сомский затухал, его начинало мутить, он крутил головой, пытаясь не потерять связность речи.

– Беги отсюда, брат, беги и не вздумай возвращаться. Не нужна тебе ни журналистика, ни Россия – поскольку жизнь одна. А Россия без тебя как-нибудь обойдется. Я, брат, и сам бы в Америку поехал, да вот, – Сомский кивнул на свои ноги, – какая уж тут Америка, брат! Жить страшно, да и помирать тоже. Потому живи, пока живется в своей сытой тюрьме, и ни о чем высоком не помышляй. А помирать станешь – помирай. Впрочем, ты долго жить будешь, вижу. Ничего – привыкнешь как-нибудь, принюхаешься. Сомский остановился, собираясь с мыслями, и опять закрутил головой – кажется, намереваясь блевать. Но удержался, продолжил напутственное слово:

– Знаешь, чем займись? Как есть свою жизнь опиши, по пунктам, репортажем этаким. Ты это сумеешь, знаю, ты человек без искусства… Так напишешь, что я, читаючи, со смеха загнусь… Брось о судьбах вонючей родины думать, садись писать, и мне присылай, присылай, не стесняйся старика Сомского!.. А лучше не так, не книгу, ну ее, книгу, к чертям собачьим! Много книг, дышать от них тяжело, пыль от них одна! Ты лучше по столярному делу ступай. Ты говорил, что воспитатель твой – столяр… Самая, брат, хорошая профессия. Не с людьми, с деревом. А то – с камнем… Один умный мудрец сказал, что все пути одинаковы и ведут в никуда… Понял? Так вот: если есть у пути сердце, он – хороший путь, а нет сердца – нет от него толка. Никакого, брат Лексей, толка. Путь себе выбери такой, с сердцем… А впрочем, не понять тебе, это я так, к слову…

Инвалид опять перевел дух и огромным уже напряжением закончил:

– Короче, езжай, меня не забывай, ты для меня, да и для Зойки, прости за высоко-парнокопытность – почти как сын родной… В общем, дай обниму…

Алексей наклонился к инвалиду, и тот слабо, одной рукой похлопал его по плечу:

– Ступай…

Алексей уже ступил за порог, как услышал почти шепот:

– Нет, постой-ка. Налей полстаканчика, сил моих больше нет…

Светозаров послушно налил самогона, протянул Сомскому. Тот медленно выпил, изрядно оросив и грудь. Глаза его на мгновенье загорелись, ожили…

– Все, теперь ступай. Gracias a Dios que hemos sali-do de estas honduras[10]!

…и потухли, закрылись.

Ну, вот и завершилось наше повествование о жизни и деяниях Алексея Михайловича Светозарова. Он по-прежнему живет в Копенгагене и, по слухам, вроде бы даже нашел общий язык со своими сестрой и братом и, разумеется, с Георгом и Ингрид Даниэльсенами. И вроде бы предается обычным человеческим радостям – живет скромно, полюбил оперную музыку и свое небольшое пособие тратит на компакт-диски. Бог ему, как говорится, в помощь.

Но наша книга еще не закончена.

В своем первом к тебе обращении, читатель, я обещал новый роман Вениамина Гранатова. Он перед тобой.

Когда-то, когда приключения Алексея были в самом разгаре, я просил Вениамина поделиться своими соображениями по поводу судьбы юного эмигранта, на которую знаменитый писатель и революционер оказал такое мощное влияние.

Гранатов воспринял мою просьбу, мягко скажем, кисловато. Поэтому я был буквально изумлен, когда он (очевидно, в перерыве между политическими баталиями) вдруг прислал мне нечто. К Светозарову-младшему это нечто отношения, впрочем, почти не имеет – ведь Гранатову интересен всегда только он сам, и пишет он всегда только о себе.

Однако именно Алексей Светозаров вдохновил Гранатова на этот труд, к тому же сюжет его новой книги имеет несколько пересечений с событиями книги нашей.

Кстати, в связи с Гранатовым и всякого рода пересечениями я вспомнил один весьма любопытный факт.

В семидесятые годы, когда Люся (тогда еще не Светозарова, а Галушко) жила в Ростове с родителями и еще даже не мечтала о поездке в Москву и поступлении в университет, с ней случилась вполне обыденная и обыденно жуткая история. Ее едва не изнасиловали.

Это было в Ростове-на-Дону, на Левобережной, там, где тянутся вдоль Дона затрапезные советские пансионаты, турбазы, дома отдыха, пионерские лагеря. В одном из таких Люся с подругами отдыхала на каникулах после девятого класса. Распорядок советский, жесткий – круглыми днями пионерское и комсомольское (читатели постарше это вспомнят), и только в девять вечера – проблеск свободы – танцы.

На танцы сходились и «свои» лагерные, и «чужие» повзрослее – из города. В тот вечер Люсю неизменно приглашал один и тот же кавалер – высокий блондин, как она выразилась, с «порочным лицом». Он особенно не церемонился с юной школьницей, прижимал ее, рукой поглаживал спину, а порой и пониже, что-то шептал, шептал… Стихи, что ли? Короче, вел себя прямо и честно – соблазнял. Был он в компании еще нескольких таких же нагловатых, взрословатых людей – они не стесняясь курили, смачно сплевывали, громко обсуждали танцующих, смеялись. Ну и, разумеется, выбрали себе по девушке, хотя не без зависти посматривали на Люсю – она была на этих танцах самая желанная.

Парень, он назвался Сергеем, уверенно доводил дело до логического конца: Люся призналась, что перед самым закрытием танцев она уже сомлела и почти решилась – девственности ее лишит этот самый «Сергей». Когда – не важно. Не сегодня, так завтра. Она уже отвечала на его полуласки, уже легонько прижималась к нему в танце сама, уже не отходила от него в перерывах, оставляя свою руку в его руке. Он глядел на нее победительно и на приятелей своих – так же. Они же кусали локти – им тоже очень хотелось.