Но разве во власти человека заглянуть в будущее?

Отплытие от берегов Финикии новой флотилии откладывалось из-за неблагоприятной погоды.

Шесть дней и шесть ночей, не переставая ни на час, свирепствовал ураган необыкновенной силы. Часть кораблей была сильно повреждена.

Черные тучи, похожие на бегущую в панике от врага армию, проносились над гаванями, в которых стояла наготове только что отстроенная флотилия.

– Плохое предзнаменование! – сокрушался наварх Сосиген. – Боги против нас!

На седьмой день море успокоилось.

Вскоре в один из дней с восходом солнца боевые корабли один за одним выходили из гавани и выстраивались на рейде.

Головы гребцов, едва видные из-за кромок бортов, равномерно поднимались и опускались в такт движениям весел, длиной в десять локтей каждое.

Поднимающееся солнце осветило великолепные корабли, готовые к походу.

Эвмен торжествовал.

– Пусть слава и победа сопутствуют им!

– И богатства! – добавил Сосиген.

– Наш флот доставит царице Олимпиаде целый груз сокровищ! – не сомневался Эвмен.

– Благодарение богам, у нас есть Эвмен! – похвалил стратега наварх.

Чайки громкими пронзительными криками приветствовали слова наварха. Белоснежные птицы носились в вышине, бросались вниз к триерам, в надежде получить награду, или охотились, стремглав падая в воду и взбивая на поверхности пену, а затем, выныривая, поднимались ввысь, рассекая воздух сильными крыльями и держа в клювах свешивающуюся, бьющую хвостом рыбу.

Едва триера, на которой стояли Эвмен и Сосиген, первой достигла открытого моря, на всех кораблях одновременно взмыли на мачтах паруса, наполнились ветром и флотилия легко легла на свой курс. За боевыми кораблями потянулись и вспомогательные суда, на которых разместились войска, лошади и осадные машины.

А в это время опасность, более грозная чем недавний ураган, стремительно приближалась к флотилии Эвмена.

Это была флотилия Антигона, флотилия победителей. Удары таранов повредили борта нескольких триер. Наскоро прибитые доски закрывали поврежденные палубы. Но зато большая часть флота Полиперхонта спала мертвым сном в глубинах моря, а флот победителей был украшен трофеями, венками и носами захваченных в плен триер.

Антигон стоял на палубе своей триеры, подставив лицо утренним лучам. Планы новых завоеваний и неутоленное желание мести Полиперхонту и Эвмену бурлили в нем, словно низвергающийся в пучину водопад, и лишали его неуемную душу покоя. Эти движения души, которые он в своем шестидесятилетнем возрасте ощущал столь остро, одновременно мучили и увлекали его. Таким был его способ, часто говорил он своему сыну Деметрию, сохранять то, что напоминало ему молодость, победоносные походы Александра Великого.

– Запомни, Деметрий, невзгоды мимолетны. А испытания, пройденные в молодости, готовят человеку великое поприще.

«В битвах я был сильнее других, я, и только я, предназначен для неограниченной власти,» – эта мысль этим ранним утром пронзила Антигона и избавила от всех колебаний, которым он иногда был подвержен.

Теперь, когда Антигон претендовал на безраздельное владычество над морем, ему необходимо было убрать со своего пути кардианца Эвмена.

Первым увидев вдали флотилию Эвмена, Антигон восторжествовал. Враг сам шел к нему в руки. Это был добрый знак! К опасностям, к бою, к победам, Антигон и его воины были готовы всегда.

Удача сопутствовала Антигону, – его позиция была более выгодной, почти беспроигрышной. Главное, не дать врагу вырваться в море, прижать к берегу и разбить.

Антигон начал действовать быстро, уверенно, смело.

Флот Эвмена под командованием наварха Сосигена был застигнут врасплох, не был готов к битве, делал отчаянные попытки прорваться в открытое море. И потерпел поражение. Из окружения удалось вырваться всего нескольким кораблям, на одном из которых были Эвмен и наварх Сосиген. Воины Эвмена не были сплочены настоящей дисциплиной, в отличие от воинов Антигона, воодушевленных недавними блестящими победами.

На судах кардианца началась паника и грабеж сокровищ. Вскоре захваченные с кораблей Эвмена сокровища, осадные машины, десятки новых триер стали богатой добычей Антигона.

Появление в гаванях Финикии флота Антигона перечеркнуло морские планы Эвмена.

Увидев сокровища, перекочевашие с кораблей Эвмена на его корабли, Антигон расхохотался раскатисто и громко. Это был смех веселой торжествующей ярости, обнажившей ряд острых, крепких зубов шестидесятилетнего богатыря.

Вдоволь насмеявшись, Антигон резко выпрямился и обратился к своему сыну, сопровождавшему его в этом победоносном походе.

– Теперь мы с тобой твердо будем стоять на земле. Несокрушимо!.. Запомни, Деметрий, я люблю всё реальное, прочное, осязаемое. Непонятное, то, что страшит меня, я убираю со своего пути, а если знаю, что не в силах побороть, избегаю. Запомни мои слова, сын!..

От своего плана нападения на Европу, несмотря на то, что все дороги для него были открыты, Антигон отказался. Мечты о безраздельном господстве над морем завладели его думами. В своих мечтах Антигон часто уносился в заоблачные выси. Стать властелином не только моря, но и всего государства Александра, подчинить своей власти всех диадохов, передать после себя царский венец достойнейшему, а достойнейшим Антигон считал своего любимого и талантливого сына Деметрия, превратилось в главную цель его жизни.

В юном восемнадцатилетнем Деметрии, и только в нем, видел Антигон достойного преемника великого царя.

Антигон восхищался военными способностями Деметрия, проявившимися очень рано, и его тайными пристрастиями к красивым женщинам. Дочь Антипатра, благородная Фила, ставшая после гибели Кратера женой Деметрия, быстро наскучила ему. Деметрий напоминал Антигону его собственную юность, волнующую тем же вкусом к жизни, желанием познать и вкусить всё, и немедленно.

Эвмен не собирался так легко сдавать свои позиции. Он поспешно переправился со своей армией через Тигр и расположился у западных границ Мидии.

Гонец со срочным донесением застал Селевка в одном из залов дворца, внимательно рассматривающим колоссальных размеров статую Гильгамеша, высеченную из камня. Это был подарок Птолемея перед его отъездом в Египет.

Пламя светильников, сделанных в форме раковин из бронзы и серебра, рассеивало сумрак могучих сводов, скупо пропускающих дневной свет.

Воздух в зале был пропитан сладким ароматом алоэ и нарда.

Селевк смотрел на статую в немом восхищении. Он часто проходил мимо неё, но в этот день задержал на ней свое внимание. У героя был мужественный взгляд, как будто обнимающий просторы страны между Тигром и Евфратом и стерегущий покой халдейской земли. Глядя на Гильгамеша, Селевк невольно подумал: «Велик не тот правитель, вблизи которого люди цепенеют от страха, а тот, к кому они приближаются с чувством уважения. Я должен преданно служить народу Вавилонии. Я должен помнить о каждом его жителе, обо всех, кто работает и создает ценности для процветания страны. Это тяжкое бремя. Я не имею права совершать ошибки, Я как бы муж всех женщин, брат всех мужчин, отец всех детей.»