Они надолго потом задержали продвижение корпуса Жюно и прочих французских сил в московском направлении. В.В. Прунцов в книге «Бородинское сражение» (М, 1947) писал, что Михаил Илларионович Кутузов, который командовал всем этим делом, «вынудил Наполеона применить превосходную французскую конницу в лобовых атаках в условиях страшной тесноты поля боя. В этой тесноте большая часть французской конницы погибла под русской картечью, под пулями и штыками русской пехоты, так, что эти дни будут называть “концом французской конницы”. Резервы, остававшиеся у Наполеона, не были введены в сражение из-за вероятной угрозы их истребления, усмотренной самим Наполеоном. Французы и поляки, продвинувшись меньше чем на километр, были остановлены русскими войсками на всех направлениях».

Подполковник Керн лично водил тогда свой полк в штыковую атаку. И не раз. Генерал П.П. Коновницын, командовавший на этом участке боёв и видевший действия подполковника Керна, не удержался, чтобы не воскликнуть: «Славно, Керн!». И добавил ещё: «Будь в моей воле, я снял бы с шеи моей Георгиевский крест и надел его на тебя!».

Позже стало известно, что Наполеон как-то уж слишком странно вёл себя во время этого ожесточённого сражения. В пять утра, выйдя из своей палатки, он воскликнул бодро: «Наконец они нам попались! Вперёд! Откроем двери Москвы!..». Однако через очень недолгое время сник и, казалось, махнул на всё рукой. Маршал Мюрат вспоминал потом, что в этот великий день он не узнавал гениального Наполеона! Раз за разом он отказывал своим генералам, просившим ввести в бой Гвардию, чтобы добиться решительной победы: «За восемьсот лье от Франции нельзя рисковать своим последним резервом!..».

Подполковник Ермолай Керн за эти бои удостоен был звания полковника. Утицкий курган стал ещё одним памятником доблести русского оружия и героизма русских солдат. Свидетельством тому — установленные тут многочисленные обелиски и монументы боевой славы.

А вот и второе свидетельство бесспорного героизма и особых воинских заслуг генерала Ермолая Керна. В стены храма Христа Спасителя в Москве, возведённом в честь победы над Наполеоном, изначально вмонтированы были мраморные плиты, на которых обозначены названия важнейших сражений, перечислены наименования полков и имена русских офицеров, особо отличившихся в каждом из сражений той войны. Е.Ф. Керн упоминается там пять (!) раз. Для сравнения, знаменитый гусар Денис Давыдов, ставший особо почитаемым символом той войны, удостоен такой чести только трижды.

На портрете в Зимнем дворце Ермолай Фёдорович Керн изображён в парадном виде, при всех своих наградах. Каждая из них значительна. Можно попробовать разобраться в том. Вот справа на груди его — звезда ордена Святой Анны первой степени. Эту награду давали за участие в нескольких сражениях, и только тому бесстрашному командиру, кто безотлучно находился в рядах атакующих или под огнём в первой линии окопов. На левой стороне — крест ордена Святого Георгия четвёртого класса. Это свидетельство того, что Керн храбр был изначально, поскольку орден этот был высшей наградой именно для нижних чинов в армии, и вручался он за проявленную личную доблесть и смелость на поле боя, за совершение личного подвига. Далее — золотой крест за взятие Праги, серебряная медаль участника Отечественной войны 1812 года и крест шведского Военного ордена Меча четвёртой степени. На шее кресты ордена Святого Владимира и прусских орденов Красного Орла и Пур ле Мерит. Пруссия — наша тогдашняя союзница, и то, что она нашла нужным отметить заслуги генерала Керна в той войне высшими своими наградами, говорит само за себя.

Заключительный аккорд русского заграничного похода — смотр войск во французском городе Вертю, где за отличную выучку, продемонстрированную его бригадой, генерал Ермолай Керн удостоился «высочайшего благоволения» от императора. Наверное, тогда и решил император Александр, что этот генерал вполне годится для задуманной им галереи героев. Впрочем, это далеко не полный список сражений и наград будущего мужа Анны Керн

Тут и перейдём мы к самому крупному его, генерала Керна, поражению.

В 1817-ом году он женится на девице Анне Полторацкой, всем известной теперь под роскошным званием «гения чистой красоты». Жениху пятьдесят два года, невесте — шестнадцать.

Понятно, чем это грозило обоим.

Гораздо позже уже, до конца вкусив все прелести неравного брака, она, Анна Керн, напишет: «Против подобных браков, то есть браков по расчёту, я всегда возмущалась. Мне казалось, что при вступлении в брак из выгод учиняется преступная продажа человека, как вещи, попирается человеческое достоинство, и есть глубокий разврат, влекущий за собою несчастие…».

Понять её некому, потому излить свою печаль она может только незапятнанному листу дневника:

«Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо — я почти его ненавижу».

«Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним».

«Его низость до того дошла, что в моё отсутствие он прочитал мой дневник, после чего устроил мне величайший скандал, и кончилось это тем, что я заболела».

«…нет, мне решительно невозможно переносить далее подобную жизнь, жребий брошен. Да и в таком жалком состоянии, всю жизнь утопая в слезах, я и своему ребёнку никакой пользы принести не могу».

Более ёмких слов, чтобы описать женскую печаль о несостоявшемся счастье, трудно отыскать.

Стоп, что-то там такое сказано было про «жребий брошен».

Как это и о чём?

Вскоре в её дневнике явится слово «шиповник».

В интимном гербарии Анны Керн является первый памятный цветок, начинаются приключения её неутомимого, как окажется, сердца. Начинается сопротивление судьбе.

«Я купила себе в Орше платье за 80 рублей, да только оно с короткими рукавами, и я не хочу надевать его, пока не сделаю длинные рукава. Не хочу показывать свои красивые руки, как бы это не привело ко всяким приключениям, а с этим теперь покончено, и я буду обожать Шиповника до последнего своего вздоха… О, какая прекрасная, какая возвышенная у него душа!».

Кто этот «шиповник», переименованный потом в «иммортеля», из дневника понять трудно. Можно только сделать предположение.

В 1817 году, в сентябре, император Александр I посетил Полтаву, где, среди прочих воинских частей, был тогда расквартирован и пехотный корпус генерала Керна. Это было частью его, императора, поездки по окраинам империи. Генерал Керн был приглашён для торжественной встречи. Он поехал, понятное дело с женой.

После смотра здешнему воинскому гарнизону, в местном дворянском собрании был объявлен бал.

Волновались все. И в особом волнении пребывали жёны прибывшего сюда армейского начальства. И всё дело в