А под горой до полуночи сияла огнями церковь. Это монахи служили благодарственный молебен Богу, который десницей своей оградил монастырь от пожара и разорения. Отец Фотиос всю ночь ухаживал за ранеными.

А меж двух христианских лагерей хоронили своих мертвецов низами. Хоронили, а сами думали о женах и детях, о том, что надо пахать, окучивать виноградники. Тоже люди как-никак…

Лишь только забрезжил рассвет, дервиш в стане турок взял барабан и пошел по лагерю будить людей. Монахи заняли места у бойниц. Игумен с перевязанной головой также еще до рассвета встал на колени у бойницы, готовясь при малейшем движении в неприятельском лагере отдать приказ стрелять. Да, он был готов снова вступить в бой, но про себя думал: негоже убивать людей, хоть и турок. Но ведь мы не виноваты, Господи, дай нам свободу, и мы успокоимся!

Капитан Поликсингис построил бойцов и давал им последние указания: всем лечь на землю за большими валунами и держать на прицеле красные фески. Его люди исполнили приказ, но сам он никак не мог заставить себя пригнуться.

– Ложись, капитан, не ровен час, пуля поцелует! – кричали ему.

Пули и впрямь то и дело свистели над головой, но Поликсингис только посмеивался:

– И рад бы, братцы, но ведь капитан – не гусеница, чтоб от одного камня к другому переползать.

– Брось зубы-то заговаривать! – заметил один здоровяк. – Небось носишь на теле частицу Святого Древа, оттого и не боишься.

– Святое Древо – это душа человеческая! Так и знай, Николис!

Внизу разгорался бой, низами все ближе подступали к монастырю.

– Пора! – крикнул капитан Поликсингис. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Смельчаки выскочили из-за скал, бросились вниз, загрохотали под ногами камни, будто вся гора стронулась с места.

Сперва шла перестрелка, но вскоре повстанцы вытащили короткие кинжалы и схватились с врагами врукопашную. В монастыре прекратили огонь: пуля дура, может и своего зацепить. Игумен решил послать передовой отряд в атаку. Всем остальным он приказал оставаться в монастыре у бойниц.

Силы были неравны, и это начинало сказываться. Турки, точно волны, накатывали на христиан, и к полудню те начали сдавать. Солнце нынче не торопилось на запад, и ночь не разнимала противников. Дождь как будто не собирался. Все было на руку туркам, люди понимали: монастырь скоро падет. В разгар боя игумен и капитан Поликсингис встретились, пристально посмотрели друг на друга и не произнесли ни слова: говорить было нечего.

Но тут возле самого ущелья раздался ружейный залп. Христиане обернулись: оттуда выплывало черное знамя капитана Михалиса, а за ним и все грозное войско, возглавляемое суровым всадником в черном платке.

– Здравствуйте, братья! – крикнул он и выстрелил в воздух из пистолета. А затем повернулся к туркам, – и вас, собаки, рад видеть!

Потоком тянулись в Мегалокастро раненые турки.

– Что там с этим монастырем?! Держится до сих пор? У вас что, совсем стыда нет? – кричал на них паша и в отчаянии дергал себя за бороду.

– Сперва все шло хорошо, паша-эфенди, мы побеждали… Но потом подоспел этот зверь Михалис, будь он проклят…

Барбаяннис поил раненых шербетом, Эфендина читал им для исцеления Коран. На Большом платане, будто колокол, болтался в петле несчастный звонарь Иларион, которого турки захватили вчера в плен. В руке он сжимал веревку своего колокола – до последней минуты несчастный продолжал звонить, и туркам, в конце концов, пришлось перерезать ее.

Митрополит совсем потерял сон… Душа изболелась за паству, а про себя владыка знал, что он ей теперь не защитник: в любую минуту его поведут на виселицу. Он не хотел, чтобы его застали в постели и потом повели по улицам голым и босым, вот и не снимал облачения ни днем, ни ночью. Из сурового монастыря Кудумас у Ливийского моря вызвал митрополит к себе отшельника Пахумиоса, и тот его исповедал. Владыка причащался ежедневно, чтобы душа в любое время была готова отправиться в дальний путь. Мурдзуфлос не оставлял его ни на секунду, сидел под дверью словно верный пес. Он решился умереть вместе с митрополитом.

Наступила ночь. Приверженцы Христа и Магомета разошлись. Христиане разожгли костры на склоне горы, а турки – вокруг монастырских стен. Окутанная ночной мглой, затихла обитель. Два капитана встретились, обсудили военные дела, договорились о том, как и откуда нанесут завтра на рассвете удар по врагу. Разошлись, не сказав друг другу доброго слова на прощанье. Капитан Михалис не мог переломить в душе неприязнь, а капитан Поликсингис решил, что не станет больше унижаться.

Оставшись один у костра, Михалис скрутил цигарку и погрузился в мрачные раздумья. Нет, душа у него не чиста. Конечно, он сражается с врагами, убивает их, в любую минуту готов пожертвовать собой ради Крита, но мысли его не о Крите, не о свободе… А большего греха, большего позора он и представить себе не мог.

– До чего ж ты докатился, капитан, – сказал он вслух и плюнул в огонь.

Вдруг Михалис услышал позади шаги и прерывистое дыхание. Обернулся. Это был Вендузос. В бою от него немного толку, решил капитан и отправил устраивать на постой семью. А тот, вишь, вернулся!

– Что случилось, Вендузос? – спросил он, приподнимаясь.

Тот уже давно догадался, что мучит его друга, и теперь наклонился, зашептал ему в самое ухо:

– Капитан… Эмине…

Капитан Михалис дернул Вендузоса за руку, усадил возле себя.

– Рассказывай, только тихо!

– Сегодня вечером турки напали на Кастели… И схватили ее.

Вепрь протянул руку к огню и прижег, чтоб стало больно.

– Куда повели?

– В Мегалокастро.

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Пошли, и никому ни слова!

Но Вендузос все-таки не утерпел.

– А лагерь как же? Что, если турки начнут атаку ночью?

– Заткнись!

Капитан Михалис пошел к отряду, отобрал десяток смельчаков.

– За мной! Устроим засаду! – А остающимся наказал. – Глядите в оба! Я вернусь до рассвета.

Вскочил на лошадь и поскакал впереди своих людей к седловине. Вскоре отряд растворился в темноте.

Прошло несколько часов. Обессиленные греки уснули, выставив караулы. В монастыре седые монахи, пав ниц на каменные плиты, молили Бога обратить взор на землю и спасти обитель. Игумен так и не отходил от бойницы. В темноте он различал снующих у костра турок, прислушивался к лязгу оружия. Не спят, собаки, не спят… Видно, что-то затеяли.

Небо было звездное, бездонное. Спустившийся с гор холод пронизывал до костей. По небосклону катилась большая звезда, оставляя за собой след. Игумен перекрестился.

– Господи, спаси и сохрани мой монастырь…

Но небо, видно, не услышало его мольбу, потому что вдруг заиграли трубы, ударили барабаны и раздались крики: «Во имя Аллаха!» Турки атаковали одновременно и монастырь, и лагерь капитана Поликсингиса.