– Что с нашими мужьями? – Она поглядела капитану Михалису прямо в глаза и, не получив ответа, выкрикнула. – Да покарает тебя Господь!

– Прочь! – напустился на нее капитан Эляс. – Хватит языком чесать!

Как только они остались вдвоем, Эляс тяжело поднялся, навалившись на посох.

– Я не протяну больше тебе руки, капитан Михалис. Ты опозорил сегодня свое имя!

– Хоть ты и старше меня, хоть ты и герой двадцать первого года, но имей в виду: кто со мной говорит, должен взвешивать свои слова!

– А я повторю: ты опозорил сегодня свое имя, капитан Михалис!

Михалис не знал, как ему быть: подобного оскорбления он ни от кого бы не стерпел, но не поднимать же руку на старого, чудом оставшегося в живых защитника Аркади! Вот он метнулся в одну, в другую сторону, закусил ус, принялся его жевать.

– Уехать ночью тайком, бросить монастырь на произвол судьбы!.. – продолжал старик. – Куда ты ездил? Или не знал, что турки тебя боятся и только и ждут, чтоб ты оставил свой пост? Они, собаки, узнали, что тебя нет! Кто-то им сообщил! Вот и погиб монастырь зазря! Из-за тебя погиб!

Капитан Михалис молчал и чувствовал, что голову будто сдавило железным обручем.

– Куда ты ездил, ну, говори! – вновь повторил старик свой вопрос.

Капитан Михалис вспыхнул.

– Это не твое дело, капитан Эляс! – зарычал он. – Я ни перед кем не обязан отчитываться!

– Нет, обязан. Перед нашими дедами и прадедами, перед землей, по которой ходишь! Может, ты не критянин? Не частица критской земли? Как же ты после этого можешь говорить, что не обязан держать ответ ни перед кем?

Капитан Михалис впился ногтями в ствол дерева. Он задыхался и не находил слов для ответа. Наверно, старик прав. Но капитан Михалис не желал это признавать.

– Никому я не обязан! – упрямо повторил он. – Я сам себе хозяин! Прощай, капитан Эляс, я хочу побыть один.

– Ладно, езжай с Богом, поглядим, что ты придумаешь. Скажу одно, и заруби себе это на носу: ты, капитан Михалис, еще нужен Криту! Ты меня понял? – Капитан Эляс вдруг испугался, что Михалис наложит на себя руки.

– Понял, – ответил Михалис и одним прыжком, не касаясь стремян, оказался в седле.

Он раздумал ехать в Петрокефало и направился в противоположную сторону, к Селене. Солнце зашло, надвигалась ночь, с горы подул свежий ветер, и капитан с облегчением подставил ему лицо.

– Все она… змея эта!.. – будто против воли шептали его губы.

Он снял платок с головы, вытер пот, глубоко вздохнул. Мысли внезапно прояснились. Он понял, куда едет и что собирается делать. Жаль, не так поговорил с капитаном Элясом, надо было поклониться ему в пояс, поцеловать руки, всю жизнь громившие турок, и сказать: «Ты прав, старик! Я за все в ответе!»

Ему встретился крестьянин с котомкой за плечами. Поприветствовал его, по обычаю этих гор, но в сумерках, видать, не признал.

– Слыхал новость, добрый человек? Монастырь-то Господа нашего Иисуса Христа сгорел, говорят!

– Да, сгорел… – ответил капитан Михалис и пришпорил кобылу, не желая вступать в разговор.

– Да будет проклят виновник! – воскликнул крестьянин и погрозил палкой в воздухе.

– Да будет проклят! – эхом отозвался Михалис из полутьмы.

Тощий полумесяц растаял. Вереницей покатились вниз по небу звезды. Полярная звезда, будто пастух, подгоняла остальных.

Но капитан Михалис не поднимал глаз к небу. Его взгляд был прикован к огонькам, едва заметно мерцавшим у подножия горы. Он приближался к Коракьесу.

Тетушка его жила на самой окраине. В такое время старуха, конечно, уже спит. Всю жизнь она просыпалась с петухами и ложилась с курами. Вышла замуж, нарожала детей, дождалась внуков и правнуков, высохла, сгорбилась, оглохла, но глаза не потеряли блеска, смерть словно забыла о ней.

Капитан Михалис слез с коня, сел на придорожный камень, сжал голову руками. Слова капитана Эляса все еще звучали в душе, ранили ее как ножом.

– Ты опозорил сегодня свое имя, капитан Михалис! – повторил он, чтобы укрепиться в принятом решении. Ты опозорил сегодня свое имя! – И в темноте зловеще сверкнул его клык.

В деревне протяжно и жалобно завыла собака, будто предвещая близкую смерть.

– У тетки нет собаки. Никто меня не услышит… – прошептал капитан Михалис и перекрестился.

Стояла глухая ночь, ни одного огня на улицах. Он привязал лошадь к покосившимся воротам, зашел во двор.

Здесь ему все было знакомо: в правом углу – давильня, кадка, винные бочки, в левом – сделанный его покойным дядюшкой загон для мула и осла, а также хлев для быков. Но скотина давно вся передохла, виноградники разделили между собой сыновья и дочери, постройки разрушились. В темноте проступали их причудливые очертания.

Подойдя к двери, капитан Михалис просунул руку в щель и осторожно потянул засов. Дверь открылась. Он прислушался: с дивана доносилось спокойное дыхание. Скрипнули доски: кто-то ворочался во сне.

С бьющимся сердцем он подошел на цыпочках к дивану, сунул руку за пояс, вытащил кинжал. Ноздри у него раздулись, но не уловили никакого запаха. Наверно, тетка, подумал он. Наклонился, разглядел рассыпавшиеся по подушке седые волосы, иссохшую впалую щеку и выпрямился. А ее, видно, в большой комнате положили, под иконами…

Он толкнул дверь в соседнюю комнату, освещенную крошечной лампадкой перед образом Богородицы. Свет косо ложился на оклады двух других икон – архангела Михаила и святой Катерины.

Капитан Михалис облокотился о притолоку. Напротив стояла старая железная кровать, с нее свисали черные, цвета воронова крыла, волосы, источавшие запах мускуса.

У капитана Михалиса потемнело в глазах. Одним прыжком он очутился возле кровати. Пальцы стиснули черную рукоять кинжала. Медленно, левой рукой он откинул простыню, обнажив белую грудь.

Спящая вздохнула и пошевелилась. Ей, должно быть, снилось что-то хорошее, потому что губы блаженно улыбались.

Капитан Михалис наклонился. В мерцающем свете лампадки сверкнул кинжал, рассек воздух и по самую рукоять вонзился в грудь.

Эмине вскрикнула, на мгновение открыла глаза, узнала капитана Михалиса. Удивление, радость, боль, укор – все смешалось в этом последнем взгляде.

– О-ох! – застонал он, вздрогнув всем телом. Резко вырвал кинжал, точно пытаясь остановить смерть, но было уже поздно: глаза Эмине погасли навсегда.

Под старым лимонным деревом сидит старик, держит на коленях доску, а в руке – грифель. Ворота распахнуты. Старик задумчиво смотрит перед собой на гору. Сегодня ее очертания нежно расплываются в пелене тумана. Воздух влажный, все покрыто обильной росой. По небу плывут караваны облаков. Вот-вот пойдет дождь.