открытость и смелость, которую проявляют ныне газеты, журналы, радио и телевидение.

— Да, — оговорился при этом он. — Случаются и перегибы. Но давай будем справедливы: это всего лишь издержки того сложного и необходимого процесса, который мы запустили. Надо к этому относиться спокойно.

— Так ты, Саша, и относись тогда спокойно к той критике, которую допускают некоторые авторы по поводу твоей статьи, — вставил шпильку Лигачев.

— Тут другое, — гость не принял шутливого тона. — Тут речь идет о вещах магистральных, серьезных, мы не должны оставлять без внимания вылазки «ура-патриотов» и ксенофобов. Не окоротим их, значит, почувствуют силу, и быть большой беде.

Потом разговор перекинулся на злободневные темы, и сразу обнаружилось, что мы стоим на разных позициях: расходимся во взглядах на историю, на партию, на процессы демократизации. Должен сказать, что Александр Николаевич, несомненно, владеет даром внушения, логически точно ведет нить беседы. Однако со мной у него ничего не получалось, как говорится, коса нашла на камень. Это было предельно ясно.

Полтора часа мы объяснялись с глазу на глаз в моем кабинете, но каждый остался на своей точке зрения. Отношения прояснились окончательно.

Впрочем, еще оставалась слабая надежда на то, что по прочтении статьи «Об антиисторизме» я займу сторону Яковлева, — Александр Николаевич необычайно ценил, когда ему оказывают личную поддержку. Но после прочтения его статьи я позвонил ему по телефону и сказал:

— Не считаю нужным ввязываться в эту дискуссию. Немало в твоей статье оплошностей, особый взгляд на прошлое… Со многим я не согласен.

Статья была серьезная, речь не просто шла об оценке тех или иных фактов, — она носила мировоззренческий характер. И здесь я уступить не мог, я не мог сближаться с Яковлевым на беспринципной основе, на «ты — мне, я — тебе».

Затем позвонил Михаилу Сергеевичу и сказал, что встречался с Яковлевым, но пришел к выводу, что мы по-разному смотрим на многие важные вещи, придерживаемся разных взглядов, позиций.

— В общем, Михаил Сергеевич, — подытожил я, — единомыслия у нас с Яковлевым не получится, надо смотреть правде в глаза.

Все точки над «и» были расставлены[196].

Два медведя в одной берлоге

Противостояние двух ярких политиков, их закулисная, а иногда и открытая борьба, твердое отстаивание каждым из них своей позиции — это та страница из летописи перестройки, которую так просто не перевернуть.

Лигачев и Яковлев. Два секретаря ЦК, два члена Политбюро. И оба назначены присматривать за идеологией. Правда, если быть точным, то Лигачев, как второе лицо в партии, по неписаной цековской традиции был обязан по своей должности это делать, а вот Яковлев получил такую нагрузку лично из рук Горбачева. Среди тех загадок перестройки, которые до сих пор не имеют внятного объяснения, это одна из самых интригующих.

И ведь действительно странно. За сельским хозяйством на Старой площади присматривал один член ПБ. Социальная сфера была поручена одному человеку. Даже военно-промышленный комплекс и оборонные вопросы доверялись одному члену Политбюро. А вот на идеологию поставили сразу двух. Да еще и таких разных.

Что это было? Недомыслие, кадровый просчет? Или, напротив, осознанное решение? И как такой дуализм сказался на судьбе перестройки?

Егор Кузьмич Лигачев не был новичком в вопросах идеологии и пропаганды. Он, как и Яковлев, прошел почти все ступени партийной иерархии. Еще в 1961 году с должности секретаря Новосибирского обкома КПСС был приглашен в Москву, стал заместителем заведующего Отделом пропаганды Бюро ЦК КПСС по РСФСР (была такая структура при Хрущеве). Затем сам попросился из столицы «куда-нибудь подальше от Москвы, но желательно на самостоятельную работу», и сменивший Никиту Сергеевича Леонид Ильич охотно удовлетворил просьбу: так 45-летний Лигачев на целых семнадцать лет возглавил парторганизацию Томской области.

Надо признать, в этом регионе, который традиционно считался дотационным и неперспективным, Лигачев оставил по себе добрую славу.

Энергичный, всегда нацеленный на результат, постоянно генерирующий разнообразные идеи, Егор Кузьмич не смирился с тем, что все основные инвестиции были направлены на освоение т. н. Тюменского Севера, сумел убедить Москву в том, что и Томск может дать стране нефть — так с его подачи на севере области появился знаменитый город нефтяников Стрежевой.

Если раньше считалось, что покрытая тайгой и болотами Сибирская низменность абсолютно бесперспективна для сельского хозяйства, то и тут Лигачев совершил маленькую революцию: область стала полностью обеспечивать себя сельхозпродукцией.

Томск еще с дореволюционных времен был славен своим университетом, а с приходом Лигачева здесь появился целый ряд других вузов, открылись филиалы Сибирского отделения Академии наук и Академии медицинских наук, рядом с областным центром продолжал развиваться «закрытый» город атомщиков Северск.

«По показателям внедрения научно-технических разработок, по оснащенности промышленности новой техникой Томская область оказалась чуть ли не впереди всех крупных промышленных центров страны»[197].

Кстати, был момент, когда «наверху» сработали какие-то скрытые пружины и было принято решение первого секретаря Томского обкома направить на работу послом в одну из европейских стран. К тому времени Лигачев уже довольно долго тянул лямку хозяина трудного региона. Возможно, «небожители» решили вот таким образом поощрить старательного работника, дать ему возможность сделать передышку, вкусить все прелести представительской посольской должности. И как же отреагировал на это Егор Кузьмич? Он написал личное письмо Л. И. Брежневу с просьбой оставить его в прежней ипостаси и затем еще несколько лет мотался по болотам и таежным просекам Сибири.

Егор Кузьмич слыл поборником здорового образа жизни и всячески внедрял свои взгляды в местную среду. Делать ему это было легко: если первый секретарь обкома каждый день вставал на лыжи, то за ним невольно лыжниками становились другие секретари, а следом торили лыжню работники аппарата, ну и так далее. У нас начальники всегда были законодателями подобных мод. Вспомним: при Ельцине все его окружение осваивало теннис, при Путине чиновники дружно стали хоккеистами.

Однажды я, будучи аспирантом АОН при ЦК КПСС, оказался в Томске на какой-то научной конференции. Дело было зимой, и в воскресенье нас, московских гостей, пригласили за город, где проходил очередной «День лыжника». Народу на снежной поляне собралось много, причем наряду с начальством и вполне рядовые граждане разного возраста и социального статуса. И вот взлетела в небо ракета — старт дан. Егор Кузьмич ринулся по лыжне в числе первых. Он, к счастью, не увидел, как не успевшая погаснуть ракета упала огненным шаром прямо на крышу его черной персональной «Волги». Казус, конечно. А своим правилам ЗОЖ Лигачев не изменял до