Старый лифт с железной, вручную открывающейся дверью, грохнувшей в тишине лестничной площадки на седьмом этаже, подвёз меня к квартире редактора.

Рыжая нагулявшаяся кошка ждала у дверей, и я как бы услужил ей – нажал на звонок.

Дверь отворилась, и передо мной встал сам Варламов в халате и шлепанцах на голых волосатых ногах. Он выпрямился, станцевал могучими плечами «цыганочку» (ознобился в предчувствии метафоры) и сказал:

– Ага! Вот и двенадцатый! Тайную вечерю предлагаю считать открытой.

«И я, выходит, Иуда? Так-так. А кто же у нас за Христа? Карманов! Димка! Он и страдания свои крестные предчувствует: „Хотите, чтобы я под машиной погиб?” А кто Пилат? Как ни крути – Варламов!»

Я прошёл к компьютерам, опустил рукопись перед лобастой умницей Зоенькой и вынужден был из учтивости остаться здесь на некоторое время, потому что Варламов с чашкой чая в руке говорил:

– …Идея русской цивилизации расплывчата и непопулярна у публики. Национализм пока что пугает бывшего советского человека. Евразийство – надуманно. Надо культивировать идею неизъяснимую, что-то высокое и вечное. А вечное и высокое – это борьба! И конечно, Победа на её сияющей вершине…

Когда он с чашкой в руке на своём пути от стены до двери – Великом чайном пути – оказался к компьютерам спиной, я встал за косяк.

При словах «борьба», «победа» меня опять едва не стошнило, может быть, ещё и от бессонной ночи.

Я, кажется, переел борьбы, убийств, крови: мне хватило и одной произошедшей на моих глазах смерти, я отравился ею, и теперь меня долго никто не мог бы заставить отведать этого блюда из человечины.

В конце мрачноватой глубокой прихожей я сам потихоньку управился с замком, выскользнул на площадку и бросился по лестнице вниз, боясь, что, пока жду лифта, Варламов выглянет и остановит.

Кружась вместе с дубовыми фасонными перилами, успел спуститься до пятого этажа и тут услыхал в проёме сверху голос секретаря Онегина:

– Заголовок какой, Саня? Что за бардак! Журналюги, тоже мне… Кинут – и дёру. Саня, эй!

Я замер, вжавшись в угол. Дотянулся и вызвал лифт. Юркнул в кабину и придавил кнопку первого этажа.

Чтобы не попасть под обзор из окон варламовской квартиры, сразу сунулся в переход. Окончательно расслабился только после того, как закрылись двери вагона метро и поезд энергично стартовал в московские недра.

Я стоял лицом к стеклу, смотрел на себя в отражении и видел хотя и зачуханного, загнанного, но всё ещё бодрого мужика с перекошенными от напряжения бровями, облизывающего сухие губы и тщательно вытирающего платком вспотевшие ладони.

Я тогда был новообращённым, поэтому немного оглашенным, и думал: «Господи, помоги!»

Отгонял страх перед постоянным везением. Остался жив в перестрелке. С ходу заинтересовал Бергера своим «закидоном». Рванул сейчас из редакции, как душа велела, с концами…

Тогда я в самом деле чувствовал помощь, некий Высший Промысел в своей судьбе, и мне впервые подумалось, что помогать мог и нечистый.

«Свят, свят, свят!»

47

Цилиндрический небоскрёб, где размещался «Новый светоч», насквозь стеклянный, был похож на земную ось в колесе грозовых облаков над Москвой. В этой оси, словно по каналам смазки, сновали лифты. Люди, потные, действительно масляные, разливались по этажам.

По двадцать седьмому этажу вдоль выгнутой стеклянной стены этого прозрачного цилиндра я шагал в светло-сером костюме, в рубашке без галстука, застёгнутой на все пуговицы, чтобы не заметили крестика.

С похода в загс не надевал я этот костюм, единственную нашу с Татьяной покупку на прибыль от семейных ваучеров.

Приходилось как бы заново обнашивать пиджак, и я постоянно подёргивал плечами, подныривал, словно желая выскочить из непривычно жёсткого воротника, вместо тряпичного, облегающего у ветровки.

Худенький, с всклокоченными чёрными кудрями, Миша Бергер в толстом вязаном жакете с набивными плечами чрезмерно ширил шаг, подбегал время от времени и успевал инструктировать:

– Шутки шутками, Саня, а всё-таки хорошо было бы в качестве визитки материальчик какой-нибудь показать шефу.

– Там видно будет…

За секунды перемещения по кругу взгляд мой пронёсся со стен Кремля до паперти храма Христа Спасителя. Ещё один шаг-пролёт, и я уже как бы проколол подошвы кроссовок на пиках стальных сплетений «Американских горок» в Парке культуры. Потом в один миг промахнул эмалево-зелёные купола церкви Святого Николая напротив редакции «ЛЕФа» с комнатой-пеналом, счастьем и кошмаром…

– Саня, сюда! – окликнул Бергер.

За этой раздвижной, бесшумной и тоже стеклянной дверью с табличкой «Главный редактор газеты «Новый светоч» открылась приёмная с нагромождением мониторов, принтеров, ксероксов и прочих дивных пластмассовых штуковин, среди которых самой дорогой оргтехникой восседала конкурсная секретарша, глуповатая, но первоклассная по дизайну.

– Анджелочка, доложите о нас, – попросил Бергер.

И небоскрёб был из новой эпохи, и коробочки электронные, и газета «Новый светоч» – тоже небывалая в этой стране, как и «ЛЕФ», но я сразу почуял здесь, в обители капитала, застарелый дух обкомовской партийной редакции, только на другом витке русской истории.

Словечки «творческий коллектив», «завотделом», «норма строко-выработки» прошелестели где-то за спиной, монолитной тоской повеяло, лязгнуло КЗоТом, просквозило парткомом.

– Представительскую – к Думе, а разъездному водителю ждать у подъезда, – распоряжалась секретарша по рации.

– Вы – такая изящная, а такими терминами оперируете, просто жуть! – вырвалось у меня. – У вашего редактора, наверно, ещё и джип есть для поездки на дачу…

Как-то само собой открывался здесь во мне проныра и трепач, циничный писака, сиделец журналистского клуба на Суворовском бульваре, и я, стыдясь этого новшества в себе, всё же не сдерживался – раскрепощался, развинчивался до упора.

– А помнишь, Миш, анекдот про секретаршу? Как она по телефону говорит, а сама в это время…

Неприлично хохоча, я ополз на кресле так, что колени оказались выше головы, развалясь, закинул ногу на ногу и, рассказывая анекдот, стал покачивать «лаптёй» кроссовки.

– Всё это в далёком прошлом, Саня. Давай забудем. Ответственная минута наступает. Сосредоточимся перед боем.

Пропищал сигнал на столе кукольной секретарши.

– Вас ждут, господа, – сказала она.

Озадаченный таким титулом, я долго с кряхтеньем поднимался, выбирался из глубокого кресла.

Двойные двери тамбура были по-старомодному расшиты золочёными гвоздиками.

Кабинет – гнездо над пропастью, пронизанное солнцем, – так нахолодили кондиционеры, что я сразу продрог.

Издалека, из-за столов и такой же, как у секретарши, горы электроники, поднялся Лейбовский, знакомый мне по телеклубу «Редактор». Он был величиной с Варламова и такой же крепкий, волевой. Большие рыбьи глаза из-под очков пожирали меня, сверкала маслянистая лысина, и упоительный рычащий бас завораживал мой слух.