Людендорф отмечал: «Русские прорвали там ландверную дивизию, которая оборонялась необыкновенно храбро, но была растянута на очень широком фронте. Несколько дней обстановка была очень серьезной, пока наши резервы и наш артиллерийский огонь не восстановили положение. Русские очистили наши окопы. Это уже были не прежние русские солдаты»26. Воспоминания Довбор-Мусницкого почти дословно повторяет в своем дневнике современник и очевидец этих событий подполковник Майтланд-Эдвардс: «Единственная спасительная картина из всего, что нам пришлось увидеть в Русской армии – это храбрость, бесполезная по большей части, тех русских офицеров, которые благородно остались на своих постах на фронтовой линии, которые вышли из окопов 1 сентября с твердым намерением никогда не вернуться назад живым. Это единственная картина, которая дает мне возможность думать, что когда-нибудь Россия может занять место среди достойных наций»27.

На Западном фронте после русских ударов также последовали контрудары немцев. Эффект был тот же, что и под Тарнополем. С позиций стали сниматься целые дивизии. «Героических усилий, – гласило сообщение Ставки от 10 (23) июля, – стоит офицерам удерживать солдат от массового ухода в тыл»28. Героическое самопожертвование офицеров – вот что было основой русского наступления по мнению английского военного атташе29. Это замечание полностью подтверждается статистикой. Если в 1916 г. на 10 убитых и раненых приходилось 1,5 офицера и 6,9 солдат, то в 1917 г. эти показатели увеличиваются почти в семь раз для солдат и менее чем в два раза для офицеров. Разница между показателями офицеров и солдат, составлявшая в 1916 г. 1,8, в 1917 г. выросла до 4,630. Как отмечал Н. Н. Головин: «На рубеже зимней кампании 1916–1917 гг. и летней кампании 1917 г. происходит новый резкий перелом во взаимоотношении между кровавыми потерями и пленными, но на этот раз в худшую сторону. Не может быть никакого сомнения в том, что здесь мы имеем дело исключительно с разлагающим влиянием революции. Русская солдатская масса драться не желает, и на каждых десять героев, проливших за Родину кровь, приходится двенадцатъ-тртнадцатъ бросивших свое оружие»31.

Срыв удара под Крево, который Керенский имел наглость приписать пессимизму генерала Деникина, якобы оставившего фронт32, во многом облегчил задачу обороны для немцев, нескольких скоординированных ударов провести не удалось. Именно в отсутствии скоординированных действий с русской стороны Людендорф видел причину того, что русское наступление не стало реальной угрозой для германо-австрийского Восточного фронта33. Отступление армий Юго-Западного фронта быстро превратилось в бегство, сопровождаемое массовыми грабежами и насилиями34. Верные Присяге и сохранившие дисциплину части прикрывали бегство, вынужденно расплачиваясь за призывы революционных демагогов и действия их слушателей. Начальник штаба Врангеля описывает, какие черты приняла «армия свободной России»: «Воинство, главным образом пехота, сдерживаемая своими офицерами, в начале отступало как будто с боями, а затем просто пустилось бежать, бросая ружья. Пехота, трудно поверить, делала переходы по 60 верст в сутки, лишь бы скорее добраться до русской границы. На кавалерию выпала тяжелая задача, и она храбро сражалась, сдерживая наседавшего противника. Отступая, солдаты грабили и жгли все, что им попадалось под руку, свое и чужое. Горели склады, деревни, стоги сена, а в городах поджигались без всякого смысла целые дома»35.

«Тактический контрудар превратился в крупную операцию, – вспоминал Людендорф. – Развал русского фронта все больше распространялся на юг. Южная, 3-я и 7-я австро-венгерская армии, в состав которых входило особенно много германских войск, перешли в наступление. Восточный фронт перешел в движение, захватывая даже часть Буковины. Русская армия в беспорядке отходила назад – ее мозг был одержим недугом революции»36. Начальник Имперского Генерального штаба Великобритании в эти дни писал: «Немцы просто провели контратаку как обычное и лучшее средство остановки русского наступления и затем, наверное, к их удивлению, русские сломались, в результате чего три русские армии, насчитывающие от 60 до 70 дивизий, хорошо оснащенные артиллерией и боеприпасами, бегут сейчас от каких-то 18 австрийских и германских дивизий»37.

Рядовой солдат соглашался идти в бой не для того, чтобы добиться победы на отдельном участке фронта, а для того, чтобы добиться мира. Когда не удалось достичь этой цели путем полной победы, наступил коллапс. Раз желанный мир нельзя завоевать, его можно было добиться, просто прекратив сражаться. Эти настроения проявились после провала наступления. А. М. Василевский вспоминал: «Особенно усилились брожения в среде рядовых в конце июня, когда провалилось наступление войск Юго-Западного фронта под Львовым. Приехавшие к нам эсеро-меньшевистские делегаты

I Всероссийского съезда Советов тщетно призывали к продолжению войны. Солдаты рвались домой»38.

Единичные части сохраняли порядок и оставались боеспособными: как правило, это были артиллеристы, которые часто задерживали не ожидавших уже никакого сопротивления немцев и австрийцев39. Характерно, что именно они и авиаторы стали мишенями германо-австрийской пропаганды, которая еще с весны 1917 г. призывала пехоту расправляться с ними40. Иногда возникали и другие очаги стойкости. 8 (21) июля прикрывавшие бегство из-под Тарнополя забайкальцы встретились с единственным боеспособным соединением пехоты. Это была Петровская бригада 1-й гвардейской дивизии – преображенцы и семеновцы. Далее они действовали вместе41. 11–12 (24–25) июля 1917 г. к западу от Тарнополя Петровская бригада успешно, со штыковыми контрударами отразила атаку прусской гвардии. Потери были весьма значительны: Преображенский полк под командованием полковника А. П. Кутепова потерял около 1300 человек, но гвардейцы выполнили свой долг и на 48 часов остановили наступление противника и тем дали возможность вывести из-под угрозы обозы и тяжелую артиллерию42. «Это было последним боевым напряжением русской гвардии, – вспоминал начальник штаба 11-й армии, – последним усилием офицеров и унтер-офицеров, превозмогших революционную расслабленность солдатской массы»43.

Сделать это было весьма непросто, так как большая часть солдат даже этих полков соглашалась воевать только на собственной территории: это был результат популярности лозунга «без аннексий и контрибуций»44. Тем не менее в бригаде еще сохранились офицерские и унтер-офицерские кадры, не была еще полностью нарушена внутренняя спайка частей, сохранялись нормальные, доверительные отношения между солдатами и офицерами45. Изменить общее положение на фронте этот бой уже не мог. Противник занял Тарнополь, угрожая флангу и тылу соседней 8-й армии генерала Корнилова. 20 июля пали черновцы, где в течение года находился штаб 8-й армии46.

Геройская гибель ударных батальонов, составленных большею частью из офицеров, оказалась напрасной. «Демократизированная армия», не желая проливать кровь свою для «спасения завоеваний революции», бежала как стадо баранов»47. На последних этапах оборону держала только артиллерия, сдерживая немцев и прикрывая бегство бывшей гвардейской пехоты. «Невыносимо тяжело было наблюдать тупое безразличие на лицах солдат, – вспоминал один из артиллеристов, – видеть несчастных офицеров, прикованных к рядам этих некогда славных полков»48. Некоторые части, побросав оружие, с отстраненным вниманием наплевательски следили за происходившим так, будто все происходившее их абсолютно не касалось. «Проходим ближайшее местечко, – отметил в своем дневнике 12 (25) июля один из офицеров артиллерии. – Оно кишит теми, кто позорно оставил окопы и предал своих товарищей. Они равнодушно смотрят на нас и грызут семечки. Земля около изб усеяна шелухой»49.