Характерно, что в этот день официальный орган Военного министерства опубликовал следующий анализ положения дел: «Переход в наступление громадной массы войск после долгого периода безнадежной, казалось, пассивности доказал могущество духа возрождающейся революционной армии и примером своим подействовал оздоровляющее на остальные войска русских армий, увлекая их к активной деятельности и тем приближая время достижения прочного мира»3. Контрудар германцев стал проверкой этих слов. Вся 11-я армия, бросая позиции, стихийно бежала в тыл. В этой армии дело зашло так далеко, что две пехотные дивизии (126-я и 2-я Финляндские) обратились в бегство при виде трех немецких рот4. Австрийцы и немцы поначалу наступали медленно, что давало возможность небольшим частям, сохранившим порядок, уничтожать склады, брошенные паникерами при слухах о близости противника5. Вскоре командующему пришлось признать, что никто не может с точностью сказать, что и где происходят с его подчиненными6.

Тяжелая задача выпала кавалерии, прикрывавшей отход. «Страшно и жутко было и в то же самое время до боли обидно наблюдать, – вспоминал командир 1-й Забайкальской казачьей дивизии, – как погибали запасы снарядов и продовольствия, с таким трудом заготовленных к предполагаемому весеннему общему наступлению»7. На эвакуацию не было времени. Достаточно было немцам сделать несколько выстрелов из орудий, как демократическая русская пехота начинала сниматься с позиций и бежать. 6–7 (19–20) июля кризис на Тарнопольском направлении наметился уже довольно явно8.

Сообщения с Юго-Западного фронта пока еще не воспринимались в центре в качестве свидетельств начавшейся катастрофы. Их задерживали, надеясь, что все еще можно исправить. 8 (21) июля официоз Военного министерства все еще восхвалял прекрасные новые качества революционных войск, в которые многие еще так недавно не верили: «Поступающие с фронта сведения о боевых эпизодах, имевших место в районе наступления корпусов армии ген. Корнилова, рисуют действительно героическую картину в истории нашей революционной армии. Прежде всего бросаются в глаза изумительная выносливость войск и способность к длительному бою, истощающему противника и заставляющему его вводить все новые и новые резервы»9. Причина этих дифирамбов достижениям нового порядка была проста. 7 (20) июля Керенский выехал на Западный фронт, который вот-вот должен был перейти в наступление10. Таким образом, прорыв немцев под Тарнополем должен был превратиться во всего лишь частную и, следовательно, поправимую неудачу.

Тем не менее и эта неудача резко меняла отношение к тому, что происходило в тылу. 7 (20) июля, перед отъездом на фронт, Керенский направляет телеграмму в Ревель и Гельсингфорс, которая должна была быть копирована всем. В ней уже звучали совсем другие слова в отношении большевиков: «С несомненностью выяснилось, что беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских правительственных агентов. В настоящее время беспорядки совершенно прекращены. Руководители и лица, запятнавшие себя братской кровью и преступлениями против Родины и Революции, арестуются»11. 8 (21) июля правительство приняло обращение к Действующей армии: «Войска революционных армий! Ваши братья, вступившие с красными знаменами в бой, зовут вас вместе с ними к дружному натиску на защиту свободы во имя справедливых условий прочного мира. Волею Революционного народа, по первому приказу вашего боевого начальства, – вперед, сомкнутыми рядами, не оглядываясь на трусов и предателей Родины. Спасайте свободу, спасайте Родину!»12

Каждый день приносил из Галиции все более мрачные новости для Петрограда и радостные для Берлина. 20 июля Вильгельм II на встрече с представителями рейхстага заявил, что его гвардия «выколотила из русских спин демократическую пыль». Кайзер добавил: «Где появляется гвардия, там не место демократии»13. Вильгельм был прав, но этого не хотел признать сторонник демократического устройства армии. «Старый солдат революции» Керенский ехал на фронт в качестве фактического главы правительства, преемника Львова и организатора безусловной уже победы над планами кайзера в тылу (хотя официально заявление о принятии обязанностей руководителя правительства он сделает позже, 22 июля (4 августа) 1917 г.)14.

8 (21) июля Ставка сообщала: «Наши войска в массе, не проявляя должной упорности, а местами не выполняя боевых приказов, продолжают отходить…»15 21 июля 1917 года Гофман отмечает в своем дневнике: «Все развивается по плану. Я хотел бы побольше пленных. Эти ребята бегут так энергично, что мы не можем поймать кого-то. На настоящий день – только 6000 и только 70 орудий»16. «Армии в полном беспорядке отступали, – вспоминал Деникин. – Те самые армии, которые год тому назад в победном шествии своем взяли Луцк, Броды, Станиславов, Черновицы… Отступали перед теми самыми австро-германскими армиями, которые год тому назад были разбиты на голову и усеяли беглецами поля Волыни, Галиции, Буковины, оставляя в наших руках сотни тысяч пленных»17.

8 (21) июля Керенский вновь встречался с войсками в Молодечно и снова под аплодисменты и крики «Ура!» призывал их идти в наступление. «Неужели, – спрашивал он сибирских стрелков, – свободные войска революции могут быть слабее войск бездушного царя»18. «Можете спокойно идти вперед, сзади предателей больше не будет.» – заверял солдат Керенский. Перед отъездом в Ставку он изложил слушателям и основные принципы своего руководства страной: «Я потребую от всех полного беспрекословного исполнения долга перед Родиной и Революцией»19. В тот же день глава правительства прибыл в Могилев20.

Результаты обещанной солдатам требовательности не заставили себя долго ждать. Чехарда в высшем командовании продолжилась. 8 (21) июля 1917 г. был смещен генерал А. Е. Гутор, успевший всего несколько месяцев прокомандовать 11-й армией и совсем недолго – фронтом. Он был замещен Корниловым21. В тот же день новый главнокомандующий, явно не знавший еще о переменах в правительстве, телеграфировал Львову: «Принял фронт в исключительно тяжелых условиях прорыва противника, обусловленного разложением и развалом, вызванных в армиях падением дисциплины, следствием чего явились самовольные уходы полков с позиций, отказ в немедленном оказании поддержки. Соотношение сил – приблизительно один противник на пять наших, что является разительным доказательством вышесказанного. Такое положение дел чревато чрезвычайно грозными и тяжелыми последствиями. Нахожу безусловно необходимым обращение Временного правительства и Совета с вполне откровенным и прямым заявлением о применении исключительных мер вплоть до введения смертной казни на театре военных действий, иначе вся ответственность – на тех, которые словами думают править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушия и себялюбия»22. Ожидаемых генералом обращений не последовало.

8 (21) июля начались попытки наступления на Северном, 9 (22) июля – на Румынском фронтах. Скоординированных действий не было, хотя подготовка к ним велась очень активно23. На Западном фронте, под Крево, где 21 июля после трехдневной артиллерийской подготовки, которая была весьма результативной, пехота поначалу заняла окопы противника почти без потерь. Часть полков, как например 42-й Сибирский, честно выполнили свой долг. Однако в других частях дело обстояло не так благополучно. В одном из полков солдаты покинули позиции, и в окопах на 10 км осталось около 50 солдат и несколько старших офицеров. Они и пошли в атаку. «Атакующие, – вспоминает Довбор-Мусницкий, – не остались на первой линии (окопов противника. – А. О.), а пошли дальше, искать смерти или неволи. Честь им!»24 Смерть угрожала наступавшим и из собственных окопов, откуда зачастую стреляли им в спины25. Остается только удивляться, что, несмотря на тяжелейшие условия, атакующим удалось добиться некоторого успеха.