К половине одиннадцатого он полностью убедил себя, встал и пошел обратно. Он шел с пистолетом в руке, потому что теперь он носил его с собой, куда бы ни шел. Он все еще не терял надежды, что какое-то животное может двигаться, и что Провидение может направить его на его пути. И в тот день, 17 марта, около одиннадцати часов, Провидение совершило.

Провидение поставило медведя на пути Хьюстона.

Это был очень старый медведь, голодный. Хьюстон подсчитал позже, что он недостаточно поел перед зимней спячкой и рано проснулся в суровую зиму. Он спустился с горы в поисках еды.

В одиннадцать часов он увидел одного.

Хьюстон не пользовался защитными очками, но когда у него заболели глаза от яркого снега, он надел их. В тот момент, когда он это сделал, он осознал, что за ним наблюдают.

Он стоял пьяный на дорожке, пытаясь осмыслить это явление. Двое стариков наблюдали за ним. Они наблюдали за ним с дорожки в пятнадцати ярдах впереди. Они были громоздко одеты в меха, прислонившись друг к другу. Они не только прислонялись друг к другу, но и проникали друг в друга, а затем снова отдалялись. Он моргнул и понял, что там был только один старик, и что он был не стариком, а медведем.

Хьюстон никогда в жизни не видел медведя, разве что в зоопарке. Он видел людей, наряженных медведями. Это было похоже на человека, одетого медведем. Он все равно знал, что это не так, и он нащупал в кармане нож, чтобы увеличить свой арсенал.

Медведь начал приближаться к нему, довольно медленно, подняв передние лапы, как сомнамбула, принюхиваясь мордой к струящемуся ветру. Хьюстон не мог стрелять из пистолета в перчатке, поэтому он снял ее и подождал, пока медведь преодолеет половину расстояния, а затем выстрелил. Он нажал на спусковой крючок четыре раза. Пистолет не выстрелил ни в одного из них.

Даже в тот момент, как он мог вспомнить годы спустя, он ни в малейшей степени не испугался медведя. Он думал, что слишком устал, чтобы бояться. Медведь наступал на медленные болезненные лапы. Его мех был испачкан засохшей кровью и местами выпал. Его маленькие глазки казались незрячими и выделялись, зубы в открытой пасти стерлись до округлых пеньков. Хьюстон увидел, что проворному человеку не составит труда уклониться от него. Сам он не пытался уклониться от этого. Головокружительный и отупевший от голода, он стоял, покачиваясь, на тропе, периодически видя одного, а затем двух медведей, и его единственной мыслью было то, что к нему приближается так много горячих блюд, и что, если он будет держать их в фокусе, он может их получить.

Медведь, казалось, подошел к нему с любовью, слегка поскуливая, положив свои шелудивые, вонючие старые лапы ему на плечо и уткнувшись носом в лицо, словно какой-нибудь дедушка подошел поцеловать его.

Медведь не пытался его поцеловать. Оно пыталось съесть его, там, когда он стоял, слишком ошеломленный и голодный, чтобы убить его первым, взяв его голову в рот и хищно бормоча.

Хьюстон почувствовал, что его щека разбита и раздавлена, словно парой гигантских щелкунчиков, и вытащил нож, который он вонзил в грудь животного, и вонзил его в лицо. Он обнаружил, что лежит на земле. Медведь тоже лежал на земле, они оба были слишком слабы, чтобы стоять и бороться друг с другом. Тупые зубы не проникли под пушистую балаклаву Хьюстона, и мокрая подушечка носа животного шмыгнула в поисках более многообещающего кусочка. В дыхании медведя чувствовалась отвратительная вонь, животная вонь экскрементов. Он почувствовал запах руки без перчатки, держащей пистолет, и жадно набросился на нее.

Даже в его сниженном состоянии чувствительности боль от раздавливания замерзших пальцев была настолько мучительной, что Хьюстон закричал и нанес жестокий удар, игнорируя и разрывая ножом. Медведь зарычал, выпустил лапу и ударил его ею, когти злобно разорвали шапку и поцарапали его лицо. В этот момент Хьюстон удалось освободить обе руки. Он приставил нож к горлу животного и вонзил его, но едва мог пошевелить другим из-за онемения, и медведь вернулся к нему, разорвав рукав лапой и схватив всю руку.

Хьюстон услышал свой вой, вой, как у собаки, от невыносимой боли в руке и предплечье в пасти медведя. Он нанес удар со всей силы, поворачивая и поворачивая нож в горле медведя, чтобы остановить его. Разъяренный медведь начал кусать и трясти его руку так же яростно, двигаясь вверх по ней до локтя.

Боль, когда его локоть был раздавлен и раздавлен челюстями животного, была такой, что Хьюстон потерял сознание.

Медведь все еще держал его руку в зубах, когда пришел в себя. Он все еще тряс ее, но больше не кусал. Через мгновение он понял, что трясется не только голова медведя, но и весь медведь. Он дрожал и кашлял. Когда он кашлял, исходили сильные порывы запаха экскрементов. Кровь текла у него изо рта и из горла. Из его подмышек и груди текла кровь. Медведь лежал, слегка вздрагивая, сгибая и дергая лапами, пока его жизнь уходила. Она не булькала из раны в горле, как булькали китайские солдаты. Он просто закашлялся, медленным усталым кашлем, с перерывами в несколько секунд, все его тело вздымалось, как у какой-нибудь огромной кошки, которую тошнит, вслепую и на спине.

Хьюстон лежал больше часа, на нем застывала кровь медведя. Он не мог как-то организовать себя, чтобы двигаться. Он вытащил свою раненую руку из пасти мертвого медведя, и с разорванным рукавом можно было видеть торчащие кости.

Он тихо лежал, пытаясь придумать, как ее поднять. Он подумал, что если он сможет сделать это и удержать это, он сможет быстро вернуться в убежище отшельника. Он мог бы связать его и вернуться с девушкой, и вдвоем они могли бы посадить медведя на сани. Он мог притащить медведя домой и съесть его. Он мог есть ее неделями и неделями.

Он осторожно притянул руку к себе. Рука была похожа на гроздь оранжерейного винограда, фиолетовая и опухшая. Он взял ее за запястье. Он понял, что для того, чтобы поднять руку, он должен перевернуться на спину, что он и сделал, и держал ее над собой, испытывая отвращение при виде окровавленной кости в нескольких дюймах от своего носа. Он попытался