Конечно, подумал я. Это, наверное, моя подруга, которая незаметно проникла в бассейн, чтобы сделать мне маленький сюрприз. Да, она такая, безнадежно романтичная девушка, любящая поплавать в бассейне. Одно время мы плавали каждую ночь и игрались в воде, как бобры.

* * *

Господи! Какой же я параноик, подумал я. Я, наверное, совсем с ума сошел. Меня охватил прилив любви. Я быстро поднялся, чтобы обнять её. Я уже ощущал её голое тело в своих руках... Да, подумал я, любовь всесильна.

* * *

Не долго музыка играла. Через минуту или две барахтанья я понял, что я всё-таки в бассейне совсем один. Её здесь не было, не было и тех чуваков в углу. И кошки тоже не было. Просто я - дурак и простофиля. Мозги прекратили работать, и я чувствовал себя настолько слабым, что еле мог вы­браться из бассейна.

«Чертовщина какая, - подумал я. Я здесь больше не в со­стоянии находиться. Это место разрушает мою жизнь. Отсюда надо бежать и больше не возвращаться. Тут издеваются над моими возвышенными чувствами любви и романтики. Это жуткое происшествие получит приз «Хохма Года» в любом старшем классе».

Уже светало, когда я поехал назад. Кометы больше не сталкивались, и на 15 километров окрест не слышно ни звука, кроме Лайла Ловетта в моем радио да воя койотов. Управляясь со стеклянной гашишной трубкой, я рулил коленями.

По прибытии домой я зарядил свой Смит&Вессон 45-го калибра, выстрелил пару разиков в стоящую во дворе пивную бочку, зашел обратно в дом и начал судорожно писать в записной книжке... Ну, что тут такого, подумал я. Воскресным утром все пишут любовные письма. Это - естественная форма религиозности, самое высшее искусство. В иные дни я в нем очень силен.

Я чувствовал, что сегодня как раз один из таких дней. Да, сейчас же за перо. В эту секунду зазвонил телефон, я сорвал трубку, но на другом конце провода молчали. Я оперся об камин и застонал, но тут телефон вновь зазво­нил. Я снял трубку - опять ничего не слышно. «Господи ! - подумал я. - Кто-то со мной нехорошо шутит... Мне нужна музыка, нужен был ритм. Так хотелось покоя, что я поста­вил «Дух в Облаках» Нормана Гринбаума и врубил звук на полную катушку.

Дописывая письмо, я прослушал эту песню три или четы­ре раза. Мое сердце Мчалось вскачь, а во дворе кричали пав­лины. Было воскресенье, и я молился по-своему. Совсем не надо сходить с ума в День Господа.

* * *

Например, моя бабушка никогда не сходила с ума, когда мы приходили к ней в гости по воскресеньям. Она всегда закармливала нас пирожками, поила чаем и всегда улыбалась. Она жила в Вест-Энде Луисвиля, там, где на Огайо стоит плотина. Вспоминаю узкую бетонную дорожку, ведущую к ее дому и большую серую машину, припаркованную в гараже за домом. Это дорожка состояла из двух бетонных полос с островком травы между ними. Она вела от дома через густые розовые кусты к какой-то хибарке, напоминающей заброшенную хижину. Хижина действительно была заброшена. Никто никогда не заходил в этот дворик, никто не ездил на большой серой машине. Она никогда не двигалась с места. В траве не виднелись следов от колес.

Я помню, что это был «Седан» модели «ЛаСалль», красивенький, с восьмицилиндровым двигателем, вероятно, модель 1939 года. Нам никогда не удавалось завести машину, потому что батарея полностью разрядилась, а бензин тогда был в цене. Шла война. Чтобы купить пять галлонов бензина, требовались особые талоны, которых было очень мало. Люди бережно хранили и дорожили ими, но никто не жаловался, потому что мы воевали с Нацистами и бензин требовался нашим танкам, которые воевали в Нормандии.

Вспоминая то время, теперь я хорошо понимаю, зачем мы ездили по воскресеньям в Вест-Энд к бабушке - вытянуть из неё талоны на бензин на «ЛаСалль». Старой леди вроде на­шей бабушки бензин не требовался. Но её машину зарегистрировали, и она каждый месяц получала талоны на бензин.

Ну и что в этом плохого? Я поступил бы также, если бы моя мамы получала бензин, а я - нет. Любой из нас поступил бы так. Это ни что иное, как закон Спроса и Предложения. А мы всё-таки живем в последний отвратительный год Американского Столетия, и люди становятся всё более нервны­ми. Куркулям, припрятывающим добро, теперь нечего стыдиться, они что-то бормочут о пресловутой «ошибке 2000» и массово скупают консервы из тушеного мяса от фирмы «Динти Моор». Я лично запасаюсь пулями, складирую многие тысячи пуль. Пули всегда будут в цене, особенно когда погаснет свет, отключат телефоны, а у ваших соседей подходят к концу продовольственные запасы. Вот тогда-то и выяснится, кто ваш друг, а кто нет. Даже близкие члены семьи предадут вас. После 2000 года единственными настоящими друзьями будут мертвецы.

* * *

Я уважал Уильяма Берроуза, потому что он оказался первым белым человеком, которого в то время повязали с марихуаной. Уильям - это Человек. Он стал жертвой нелегальной полицейской облавы у себя дома по адресу Вагнер-стрит 509 в Старом Алжире, бедном пригороде Нью-Орлеана, расположенном на противоположном берегу Миссисипи, где он поселился с намерением пострелять вволю и покурить марихуану.

Уильям глупостями не занимался. Он был серьёзным парнем. Если Сделка не выгорала, то появлялся Уильям, с пистолетом. Вот так! БУМ! Отойди-ка назад. Я - закон. Он стал моим героем задолго до того, как я впервые узнал о нём.

Но он Не был первым белым человеком, которого привлекли за травку. Нет. Первым был актёр Роберт Митчум, которого арестовали за три месяца до этого в Малибу, на пороге его «малины» у пляжа, арестовали за хранение марихуаны и по подозрении в развращении малолетней девочки. В 1948 году. Я помню его фотографии: Митчум стоит в майке и орёт на копов, а на заднем плане видны накатывающиеся на берег морские волны и сгибающиеся от ветра пальмы.

Да, господа, это мой герой. Когда мне стукнуло 20 лет, я начал свой забег в компании Митчума, Берроуза, Марлона Брандо, Джеймса Дина и Джека Керуака - возвращаться из этого забега я не собирался. Билет в одну сторону.

Так что, парень, добро пожаловать на «Путь грома». Это был один из тех фильмов, что поразили мое воображение, когда я был юным и неопытным. После этого фильма я четко осознал, что ездить следует только на максимальной скорости, в машине, доверху набитой виски. И с тех пор я, собственно говоря, по другому и не езжу.

Девушка, стоявшая на фотографии рядом с Митчумом, выглядела на 15 лет. Она была в одном только в нижнем белье, из под которого выглядывал маленький элегантный сосок. Полицейские попытались прикрыть её грудь плащом, когда выводили её из дома. Митчума обвинили также в Изнасиловании в Извращенной Форме и Пособничестве Несовершеннолетним в Совершении Преступления.

В то время мои отношения с полицией также оставляли желать много лучшего. Мы воровали машины, пили джин и носились по ночам на авто между Нэшвиллом, Атлантой и Чикаго. В такие ночи нам требовалась музыка - мы обычно слушали её по радио, 50000-ватовые радиостанции типа WWL из Нового Орлеана и WLAC из Нэшвилла.

Это, пожалуй, не очень хорошо - слушать WLAC и ездить всю ночь по Тенесси на украденной машине, о краже которой полиция узнавала лишь по прошествии трех дней. В одной их таких поездок я узнал Хоулина Вулфа. Лично мы не познакомились, но нашей тусе очень нравилась его музыка, и мы понимали, что он имеет в виду в своих песнях. Песня «Я чую крысиный запах» - подлинное сокровище рок-н-ролла и лучшая порука тому, что «Паранойи не существует». От музыки Вулфа радио просто-таки сотрясалось, но в его музыке присутствовало и немало меланхолии. Он мог вышибить слезу и разрывал сердце не хуже, чем самая слезливая попсня. Если оценивать людей по их идолам, то я хотел бы, чтобы Хоулин Вулф вошел в историю как один из людей, которых я боготворил. Он - настоящий монстр.