Что это? Повышенное восприятие? «Обострение» перенесенного?.. Нельзя ли без догадок. Мне просто не хватает тебя.

Я стою у кульмана. Черчу трапеции, проекции, делаю аппликации. И вдруг ловлю себя на мысли, что одни линии сходятся, другие расходятся, третьи — следуют рядом по всему полю ватмана. Последние мы с тобой… Непересекающиеся прямые.

Во дворе дома всегда замедляю шаг, завидев играющих детей.

С такими, как они, ты — каждый день. Маленькие человечки доверчиво смотрят, жадно ловят каждое слово. Тебе, конечно, трудно с ними. Но ты не забыла? Потом маленьких человечков будут еще искать в себе взрослые дяди и тети. Так пусть через твои руки пройдут все, кому впоследствии не придется тратить усилий на бесплодные поиски. Ты справишься с этим, я верю. Потому что ты… необыкновенная. И если я вольно или невольно помог тебе, то знай: ты мне — еще больше! Ты выше меня. Сильнее… Судьба не зря свела и развела нас. Справедливо, что нам не быть вместе. К чему ты уже внутренне готова, я никогда не решусь.

Скорее всего, тебя насторожит мое признание. Но это не заблуждение. Со временем поймешь…

Однажды ты вспомнишь меня, как в далеком детстве; как мальчика, подарившего тебе в день рождения заветную куклу. И я навсегда перекочую в твое детство. Ты же останешься для меня такой, какой я тебя встретил. Ты нужна мне взрослому.

«Мы расстались, но это ничего на значит». Такими ведь были твои последние слова… Ими я и прощаюсь с тобой.

Евгения откинулась на спинку стула, долго сидела. Типовая, стандартных размеров комната, обставленная стандартной низкой мебелью показалась чужой и неприветливой. Чтобы снять непонятное ощущение, вышла в другую комнату, залитую солнцем. Но странное состояние лишь усилилось. Недоумевая, Евгения возвратилась обратно, шире распахнула окно. Пытаясь отвлечься, взяла в руки журнал, рассеянно перелистала и тут же отложила, стараясь не смотреть на стол. Но раскрытая тетрадь неодолимо притягивала.

Догадываясь, отчего с ней такое происходит, Евгения схватила письмо и жадно, стараясь ничего не пропустить, стала перечитывать.

Она помнила, точнее, многое вспомнила из того, что заставила себя забыть, желая избавить свою душу от невыносимо-тягостной муки.

2

В тот ноябрь у отдыхающих санатория «Лазурный берег», где была и Евгения с отцом, не было причин жаловаться на погоду. «Бабье лето», презрев календари, словно навечно укоренилось в маленьком, стиснутом горами и бухтой поселке.

Бухта носила то же название, что и санаторий. Два мыса, похожие на изогнутые клешни краба, придавали ей почти правильную подковообразную форму. Оба резко отличались один от другого. Гористый, на котором стоял маяк, назывался — «Высоким», пологий, более выступающий в море — «Низким». Маяк был первой достопримечательностью поселка. Старожилы уверяли, что ему все двести и он нёс свою службу еще до основания поселка. Вторую строчку в «табеле о рангах» занимали сосны. Густо усеянные шишками, они зеленели на всем протяжении поселкового бульвара, пряно источая запах хвои.

Соснам не угрожали ночные заморозки, из-за чего полностью обнажились другие деревья санаторного парка. Но чаще всего с полуночи поселок окутывал густой туман. С рассвета он медленно поднимался к вершинам гор.

Окна в палате Евгении смотрели на горы, и туман особенно раздражал ее. Впрочем, сколько она находилась в санатории, столько ее раздражало буквально все: и отдыхающие, представленные, как это и положено в «мертвый сезон», в основном пожилой публикой, и уже холодная для купания вода, и отвратительный, по ее мнению, запах йода у моря, и даже обильная, как она считала, пища, хотя врач, обеспокоенный чрезмерным изяществом ее фигуры, советовал не пренебрегать лишним куском.

Правда, выручало общение с ровесницами. Толстушкой Людой, оказавшейся ее землячкой, и сибирячкой Раей. Благодаря Людмиле в девчачий круг вошел Борис — энергичный брюнет с холеной бородкой, и его товарищ — Василий Николаевич — немолодой, стеснительный искусствовед.

Вечерами собирались у радушных мужчин. Пили чай, танцевали; предприимчивый Борис умудрился раздобыть даже магнитофон. С чаем священнодействовал также он, приготавливая его по особому «бакинскому» рецепту.

Дни Евгения проводила в бесконечной беготне. Помимо собственных процедур, много хлопот доставлял отец. Иван Дмитриевич сам с трудом ходил, и приходилось его повсюду сопровождать. Но Евгения постепенно втянулась в дообеденную суматоху и не ждала воскресенья, когда лечение не проводилось, с таким нетерпением, как раньше. До конца срока оставалась всего неделя. Казалось, уже ничто не нарушит привычный, устоявшийся порядок. Но такое случилось.

Ночью над поселком разразилась настоящая гроза: с громом, молнией, шквалистым ветром и, конечно, ливнем. К утру буря стихла, и взору отдыхающих предстал залитый водой двор, через который проложила новое русло небольшая горная речушка. Усилиями пожарных положение удалось выправить, и речушка вновь весело журчала на положенном ей месте, за шоссе. Но во время работ повредили какой-то кабель, и санаторий остался без электричества. Процедуры отменили, вызвав в стане курортников всеобщее уныние. Одна Евгения обрадовалась. Не надо было водить отца из кабинета в кабинет и нервничать в длинных скандальных очередях. А тут еще и погода кстати. Она давно вынашивала идею побыть с морем наедине: пройтись в одиночестве по бетонному парапету, заглянуть в темный ангар лодочной станции, где до нового сезона стояли шлюпки и морской велосипед; поиграть, наконец, с камешками.

У Евгении появилась страсть копаться в прибрежной гальке в поисках красивых голышей. Она стеснялась заниматься этим на людях. Было бы смешно, чтобы ее, молодую женщину, работающую уже третий год после окончания педучилища воспитателем в детском саду, застали за столь несерьезным, как она считала, занятием. У себя в палате Евгения часто забавлялась разноцветными камешками, не забывая следить за дверью. Но одно дело — тайком в палате, другое — у моря, когда отполированный волной голыш приятно холодит ладонь, и ты, загадав что-нибудь, обязательно ищешь похожий, чтобы желание сбылось.

…Евгения не ошиблась. Пляж и парапет пустовали. Порывы ветра рябили поверхность воды затейливыми узорами, рвали брезентовую крышу аэрария. Забыв обо всем, Евгения принялась за поиски, стараясь не замочить ноги. Но едва она успела войти во вкус, как мимо нее пролетел, с бульканием уйдя под воду, камень. Евгения с негодованием обернулась и от удивления замерла. Развлекаться вздумал не кто иной, как «отшельник», — так Борис называл долговязого молодого мужчину, упорно избегающего их компании.

На бетонном волноломе он обычно вышагивал взад-вперед, а чаще всего неподвижно стоял, задумчиво глядя на море. В столовой всегда меланхолично жевал, косясь в газету. Однажды столкнул стакан с компотом и, ничего не замечая, продолжал читать.