– Перестань, – говорит Тобиас и делает движение ко мне, но я, отказывая ему, качаю головой.

Он достает из кармана мои ключи и берет за локоть. Я вырываю руку, и Тобиас с досадой стонет.

– Просто лезь уже в чертову машину, Сесилия.

Грудь раздирает от желания облегчить душу, но я понимаю, что слезами эту невыносимую боль не заглушить.

– Ты собирался рассказать мне о ней?

– Не вижу смысла.

– Почему? Потому что знал, что это причинит мне боль? Это то, что у тебя получается лучше всего.

– Нет нужды делать ситуацию еще омерзительнее.

– Но ты обожаешь видеть меня разбитой. И обожаешь быть тем, кто это делает. Так почему ты скрывал ее? Уж кому, как не тебе, знать, сколько боли мне это принесет.

Тобиас опускает глаза.

– Смотри на меня, ублюдок!

Он снова переводит на меня пылающий взгляд.

– Сесилия, прошло шесть лет. Чего ты ожидала?

Не ее. Кого угодно, кроме нее. Только не женщину, способную сделать его счастливым, способную быть ему подходящей. Только не женщину, которая его заслуживает, не эту достойную женщину. Тобиас осматривает парковку и щелкает брелоком, чтобы определить местонахождение моей машины. В этом разговоре участвовать он не намерен.

– Она не влюблялась в твоих братьев и не трахалась с ними, – говорю я, и он резко поворачивает голову ко мне. – Ей тогда нравился Шон, – продолжаю я, – но, думаю, это незначительное преступление в сравнении с моим.

Агония. Истинная агония. Ничего подобного я прежде не чувствовала, и это удивляет, потому как я считала, что вплоть до этой минуты испытала на своем веку все. Понимаю, что мои чувства ничто в сравнении с тем, что испытывал Тобиас, когда услышал мои признания двум самым близким ему людям.

Я была глупа, думая, что мои сексуальные подвиги останутся без последствий. Они тоже были глупцами, раз так считали, но, похоже, я единственная расплачиваюсь за всех.

Так или иначе, но с этой карой я справиться не могу.

Не в нынешнем состоянии, когда по венам растекается такое количество алкоголя.

– Понятия не имею, чего я ожидала.

Тобиас подходит ко мне, когда слезы наконец проливаются.

– Нет, – я качаю головой. – Я оставила жениха. Оставила целую жизнь… какой же я была идиоткой, – произношу я, когда на землю падает первая слеза.

– Сесилия, не…

– Что ты теперь обо мне думаешь? – Дыхание сбивается, сердце падает к ногам. – Ты скучал по мне хоть немного? Задумывался, что бы произошло между нами, если бы все разрешилось иначе?

– Нет. – Он сокращает расстояние, снова берет меня за локоть, открывает арендованную машину, а потом усаживает меня в нее и, кинув мне на колени сумку, наклоняется, чтобы пристегнуть.

– Я сама, – грубо отвечаю и защелкиваю ремень. Тобиас обходит машину и садится за руль. Заводит движок, и я откидываюсь на спинку кожаного кресла, в полной растерянности смотря на Тобиаса. Я чувствую чертовски много, и так было всегда. Плевать, что теперь он видит мои эмоции. Пускай. Сюда меня привело мое глупое сердце, а оно уже лишилось всяческой надежды. Да будет так.

Потому что, если он действительно забыл обо мне, если любит ее, если счастлив… я задыхаюсь, когда смотрю на него. Тобиас не хотел, чтобы я ее увидела, или, наоборот, этому рад. Возможно, он никогда не относился ко мне всерьез из-за моего прошлого с его братьями. Но для меня пережитое с Тобиасом было сокровенным.

Беззащитная и сломленная, я смотрю на него в тусклом голубом свете, когда он выезжает со стоянки на Мэйн-стрит.

– Тобиас…

– Попробуй заснуть.

– Я спала достаточно, – шмыгаю носом, не в силах сдержать капающие одна за другой слезы. – Я спала всю свою жизнь до приезда сюда.

– Сесилия, – вздыхает Тобиас. – Прошло столько лет. Жизнь продолжается.

Я протягиваю руку и робко глажу его подбородок дрожащими пальцами, не веря, что он сидит рядом. Едва я его касаюсь, как Тобиас на миг закрывает глаза.

– Не так уж много лет и прошло. Ты ее любишь?

– Любовь. – Он наклоняет голову, увернувшись от моего прикосновения. – У тебя все и всегда вертится вокруг любви.

– Но ведь с нее все и началось. С любви твоей матери, твоих родителей, твоих братьев, клятвы защищать друг друга и тех, кто не может за себя постоять. – Я сглатываю, поскольку от этих слов пересыхает в горле. – Но ты продолжаешь бросать меня в огонь, когда я единственная, кто любит тебя сильнее всех остальных.

Тобиас переводит взгляд на меня и долго смотрит, а потом снова сосредотачивает внимание на дороге.

– Хотела бы и я жить дальше. – Я вздыхаю и снова смотрю на темную дорогу, пока мы проезжаем мимо городских фонарей. – Колин – он был моим женихом – не заслужил того, что я ему устроила. Никогда не прощу себя за ту боль, что ему причинила.

Я провожу пальцами по щекам, но это никому не нужно. Рядом с Тобиасом я не потрачу зря ни секунды. Настала пора признаний.

– Первый год был самым сложным. – Я поворачиваюсь к нему лицом, прижавшись щекой к ткани кресла. – Я не меньше сотни раз выезжала в путь, сюда, чтобы вернуться к тебе. И все это время молилась, чтобы и ты направлялся ко мне. Что ты говорил не всерьез, когда отсылал меня из Трипл-Фоллс и велел не возвращаться. – Молчание.

– Учеба в каком-то смысле меня спасла. Летом я летала во Францию. Обследовала каждый уголок этой страны. Истинная мечта. Я влюбилась. На большее я и не надеялась. – Глотаю ком в горле. – Пока была там, видела несколько знакомых татуировок. Но ты бы ничего об этом не узнал, не так ли? – Молчание. Ни словечка.

– Я даже съездила в Сен-Жан-де-Люз. Тобиас, твоя мечта прекрасна. Земное воплощение рая. – На его лице все то же каменное выражение. – Я страстно надеялась, что ты следил за мной. Надеялась, что ты мной гордишься. – Всхлипываю, вспоминая годы печали и тоски. Прошло всего несколько недель, а я разваливаюсь на части. Такого я не предвидела.

– Видишь ли, в моей новой жизни я не могла и шагу ступить, не думая о тебе и надеясь, что ты видел: случившееся имеет для меня ценность, оно меня изменило.

Я внимательно смотрю на Тобиаса, но на его лице ни тени эмоций.

– Я с головой ушла в учебу, в свои планы. К окончанию магистратуры у меня уже была своя компания. По большей части я основала ее для себя, но все это время думала о тебе. Надеялась, что ты увидишь, как я чту память Доминика. – Я заглушаю всхлип и