Возможно, уже завтра.

В глубокой бархатной тишине деревенской ночи до тебя долетает даже скрипящее монотонное тиканье часов в гостиной и стук твоего собственного сердца, заточенного где-то в грудной клетке. Время течет.

Ты помнишь, как так же лежала летом и не могла уснуть из-за жары и лунного света, заливающего комнату ртутным свечением. Тогда мезонин снимали четверо друзей. Две пары современных юношей и девушек, которым мечталось об отдыхе на лоне природы. Стояла середина ночи, ты смотрела в потолок, и тут до тебя долетел странный ритмичный звук, похожий на лай собаки в отдалении. А через минуту ты услышала в нем человеческий голос и поняла, что это не лай. Это были крики девушки, доносящиеся с мезонина. Ритмичные, полные страсти, выразительные: «Ох! Ох! Ох!» Их сопровождал ритмичный деревянный стук, словно отголосок метронома. Только через некоторое время ты поняла, что это изголовье кровати ударяется о стену. Ты не могла перестать это слушать, а каждый писк этой невыразительной девушки в очках с тонкой оправой — кто бы мог подумать! — был для тебя как пощечина. Ты слушала все более энергичные стоны, изменяющиеся в гортанный продолжительный вой, и чувствовала, что лежишь тут одна, обливаясь потом, покрытая обвисшей кожей в веснушках; у тебя было впечатление, что твои волосы редкие, что не хватает половины зубов и что ты на обочине жизни. Ты завидовала ей и чувствовала себя ужасно одинокой. Все, уже никогда.

Закончилось.

Девушка еще раз так стонала под утро и всякий раз заканчивала низким, первобытным криком. Это вовсе не вдохновляло, а только удручало и вводило в тоску.

Но ты не могла не прислушиваться.

А в какую-то из ночей услышала такие же ритмичные вскрики, доносящиеся с противоположной части дома, из комнаты, в которой жила вторая пара. Такие же стоны той же маленькой блондинки в очках с тонкой металлической оправой, которые так впечатались тебе в память.

Утром все сидели за завтраком как обычно, смеялись и ворковали друг с другом.

И тогда тебе пришло в голову, что ты не понимаешь этот мир.

Дом плывет сквозь ночь, скрипя, как заблудившийся в тумане и бархатной тишине парусник.

Ты знаешь, что под самой крышей спит еще один человек, но тебе ничего не слышно.

Внезапно в коридоре с грохотом падает картинка. Гвоздь как ни в чем не бывало торчит в стене, но рамка с фотографией, стилизованной под двадцатые годы, на которой мы сидим у крыльца в старомодных позах, лежит на полу. Ты даже не вздрогнула.

Ты привыкла.

Трудно сказать, как так случилось, что Ирена стала наблюдать за своим постояльцем. Началось это случайно. Она решила пойти за грибами. Немного потому, что ей представлялось, как на вытяжке над плитой висит очередная связка боровиков, немного потому, что она проснулась в половине шестого утра и лежала в горячей неприятной постели, не зная, куда себя деть. По правде сказать, в ноябре шанс найти грибы был невелик, но ничего не мешало попробовать.

Она надела брюки, свитер, дождевик и резиновые сапоги, взяла корзинку и нож. Попивая кофе, дождалась, когда за окном станет хотя бы сереть, и пошла в лес.

Лес начинался сразу же за ограждением, возле группы берез вперемешку с елками и редкими скрюченными сосенками. Ирена сновала среди тумана и мороси, всматриваясь в мох, одетый в легкую паутину, глядя на капли росы, блестящие, как жемчужины. Было холодно. В сторону озера шла низина, мокрый папоротник хлестал по ногам, в воздухе висел пронизывающий холод, грибов не было. Только на краю леса обнаружился большой почтенный подберезовик, сгорбившийся под трухлявой шляпой, не понятно, почему она не заметила его раньше, когда он был во всей своей красе и пригодился бы в суп. И в этот холодный рассветный час она наткнулась на своего постояльца. Шла бесшумно, утопая по косточку в пушистом ковре мха. Он ее не услышал.

Он стоял спиной к ней на склоне холма, глядя на озеро, сверкающее металлическим блеском, словно воды Северного моря. Держал в руке сотовый телефон и с кем-то разговаривал. Если не принимать во внимание странное время дня, ничего в этом не было необычного. Этот склон был единственным местом в окрестностях, где телефоны ловили.

— Это все в порядке вещей, — произнес он спокойно и решительно. — Так должно быть. Ты знала, что это случится. Все циклично. Нет, сделать ничего нельзя. Послушай… послушай меня! Просто это случилось. Прости мне все плохое и помни хорошее. Благодарю тебя. Я никогда тебя не забуду. Прощай.

Ирена почувствовала, как по щекам пробежал холод. Она бесшумно отступила назад по топкому ковру мха под покров молодых березок и сосен. Мужчина выключил телефон, посмотрел на него некоторое время, а потом размахнулся и вдруг бросил его прямо в озеро. Маленький прямоугольный кусок пластика несколько раз перевернулся в воздухе и плюхнулся в серую гладь, блестя в свете зари, как полированная сталь. Мужчина сунул руки в карманы куртки и стоял, вглядываясь в волны и круги на воде.

Где-то в высоте охотящийся ястреб зашелся в тоскливом писке.

Возвращаясь домой быстрым шагом и без грибов, Ирена все думала об увиденном.

Человек может говорить по телефону слова, которые звучат как последнее прощай, по разным причинам. Под влиянием чувства и минуты, из-за замечаний собеседника также вырываются разные глупости, которые в обычной жизни никто не сказал бы. Но выбрасывать телефон — это ненормально и безрассудно. Когда кто-то выбрасывает новый телефон в озеро, он перестает существовать. Исчезает из мира. Отрезает пуповину.

Как если бы умер.

Дело даже не в том, что до него теперь не дозвониться. Он сам не намерен ни с кем контактировать.

Если пан Миколай намеревался даже совершить самоубийство, то наверняка не в это утро. Он с аппетитом здорового уравновешенного человека сметал со сковородки яичницу, пил кофе и в задумчивости смотрел в окно на теряющую последние листья яблоню.

— Вам не скучно? — спросила Ирена, поставив свою чашку с кофе на стол. Он улыбнулся задумчиво.

— Жизнь не может быть скучной. А здесь по-настоящему чувствуется жизнь.

— Здесь?

— Да. В этом месте ничего не изменилось. И четыреста лет было так же.

— Почему именно четыреста?

— Не знаю, может тысячу, не в этом дело. Мир без конца меняется. Вы приезжаете в родной город, идете по улице, где была кондитерская, в которой ребенком покупали булочки с начинкой, и находите там ночной клуб. Или паркинг, или новый микрорайон. Современный мир пытается произвести впечатление, что существует только